Большой удачей для меня стала встреча со старым заключенным по имени Зик. Я познакомился с ним в окружной тюрьме и мы отлично поладили. Зик был преступником до мозга костей, хардкорным парнем. В последний раз я слышал о нем в телешоу «Их разыскивают в Америке», тогда он опять был в бегах. Зика прилично мотало по системе, но когда я попал в Фолсом, он был там.

Зик быстро ввел меня в курс дела и объяснил, как жить в тюрьме. Он сходил в контору и записал меня на лучшую работу — на мусоровозе. Вместо того, чтобы сидеть внутри, штамповать номера, делать дорожные знаки или работать в слесарной мастерской, я проводил время на улице. Первостатейный вариант, учитывая жесткие ограничения Фолсома. Это была лучшая работенка на зоне, и кому-то надо было ее делать, например, нам с Зиком.

Ежедневно арестанты выставляли мусор из своих камер. Дальше ответственные на каждом ярусе сгребали мусор в кучи. Следом уже другие парни запихивали эти кучи в большие, метр шириной и два с половиной метра длинной, тележки и выкатывали их к мусоровозу. Там их ждали двухсотлитровые баки, в которые сбрасывали мусор. Когда мусоровоз заезжал во двор, мы с Зиком поднимали эти баки в грузовик. Ребята из грузовика опустошали их и возвращали нам. Вот и все. Наша работа была закончена за считанные минуты.

Наряд на мусоровоз имел свои преимущества. В дождливые и туманные дни все сидели взаперти, если только они, как и мы, не работали снаружи с “туманным пропуском”. Благодаря такому разрешению я мог выходить на спортивную площадку и упражняться с весами после загрузки грузовика.




Такие льготы много значили в тюрьме Фолсом. Летом, во время засухи, мылись мы нечасто. Но из-за моей занятости на мусоровозе я мог принять душ после своей десятиминутной работы. Через некоторое время я получил неплохой допуск.

В Фолсом прибыл еще один мотоциклист, мой приятель Scottie the Treeleaper. Он был известным вооруженным грабителем и обдирал людей в парке “Golden Gate” во время Лета Любви. Скотти садился на ветку дерева, и когда кто-нибудь проходил мимо, он спрыгивал с дерева и отбирал их деньги. Я выхлопотал для Скотти разрешение поработать со мной на мусоровозе.

Когда в Калифорнии отменили смертную казнь, девяносто процентов смертников оказались в Фолсоме, обычно их держали вместе с остальными. Я вообще-то считаю, что убийцы — вполне нормальные люди. Взять хоть двоих черных чуваков с прозвищами Death Row Slim и Motormouth. Оба они были неплохими парнями, даже несмотря на то, что убили в Фолсоме заключенного, другого черного, возможно, одного из самых жестких и крепких арестантов во всей тюремной системе. Он был информатором и гомосексуалистом, плевал в людей, говоря — да, я крыса, и что же ты теперь с этим сделаешь? Его пытались зарезать, а он вытаскивал нож из раны, избивал обидчика, относил в контору и сдавал тюремщикам. Он был тем еще злобным выродком. Силы и энергии в парне было столько, что он косил газон бегом. Но он не уважал Slim и Motormouth, поэтому однажды они притаились за дверью с бейсбольными битами, переломали ему ноги и забили до смерти. Когда смертную казнь отметили, то их вернули из камеры смертников обратно в Фолсом. Они оба работали со мной на мусоровозе, и мы стали хорошими друзьями.

В прошлой части Баргер писал про расизм, в котором часто обвиняют мотоклубы. Надо сказать, что в те времена ситуация, скорее всего, обстояла именно так, как говорит Сонни — дружить ты мог с кем хотел, но когда доходило до дела, тебе нужно было быть со своими. В ранних Ангелах Ада были и черные, и азиаты, пусть и в виде исключения, а не правила. Так, в одном из клубов южной Калифорнии точно был чернокожий участник, а в других отделениях — несколько человек азиатского происхождения, например, Fuki из Фриско, который в этом году отметил свои 44 года в клубе. Плюс, оклендские ребята неплохо общались со своими соседями — “черным” клубом “East Bay Dragons”. Сегодня в Ангелах можно встретить кого угодно.




У меня, как у бывшего военнослужащего, были права на образовательные льготы от министерства по делам ветеранов. Учителя-волонтеры из школьного округа Кордовы приезжали и обучали заключенных, что технически давало давало нам право на получение стипендии. Я подумал, почему бы не попробовать, и подал заявление на получение льгот по G.I. Bill. Штат Калифорния яростно боролся против меня, но я одержал верх и получал по триста пятьдесят долларов в месяц за то, что ходил на учебу. Деньги я отправлял Шэрон, которая там, снаружи, едва сводила концы с концами.

Когда пришло время записываться на учебу, класс, равнозначный средней школе, был заполнен, а запись на начальную стадию обучения была открыта. Я начал с четвертого класса, за два года дошел до уровня профессионального колледжа, и, в конечном счете, получил диплом специалиста в колледже города Сакраменто. И все это время мне платили стипендию! Жизнь могла сложиться намного хуже.




На этой неделе я закончу курсы истории США, правительства США и английского языка 1-A. Я не думаю, что получу меньше четверки по любому из них, но не узнаю наверняка до конца недели. Когда придут оценки, я тебе напишу. Следующим набором курсов я собираюсь взять историю и правительство Калифорнии, а также английский уровня 1-B. Вроде как учеба неплохо мне дается.

Гитарные самоучители, которые ты прислала, мне тоже очень помогают. Книга Дилана была для меня слишком тяжелой на нынешнем этапе, но она пригодится мне позже. Две другие были в самый раз. Я выучил несколько песен и немного научился играть благодаря им.
Письмо к Шэрон, 02.01.1975

Как я говорил, Шэрон снаружи жилось нелегко. Ее считали моей соучастницей, поэтому все запросы на свидания постоянно отклонялись. У меня было отложено для нее немного денег, но они быстро кончились, поэтому Шэрон пришлось перебиваться случайными заработками и убираться в комнатах мотеля, принадлежащего моему знакомому, чтобы хватало на жизнь. Однажды телефонная компания отключила телефон, а парни из клуба установили в доме телефон-автомат.

Знаешь что? На днях я тут смотрел конкурс “Мисс Америка”, как и каждый год с тех пор, как сюда попал. Очень жаль, что я прервал твою карьеру, потому что ни на одном из конкурсов я еще не видел девушку, которую ты бы не побила легко!!! Открытка, где ты позируешь для рекламы Санта-Крус, заткнет за пояс всех этих конкурсанток.
Письмо к Шэрон, 19.05.1975

Тюрьма — очень, очень шумное место. Уровень шума здесь всегда повышен. Когда становится тихо, ты знаешь — что-то сейчас произойдет или только что случилось. Тюрьма округа, города, штата, любая тюрьма, где мне приходилось бывать, звучат одинаково. Сочетание работающего оборудования, разговоров, шумов, гуляющих по вентиляции, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Когда звук прерывается или меняется тон, голоса вдруг исчезают, а техника продолжает работать — берегись. В таких случаях всем известно: сейчас что-то будет.

В 1977 кто-то умудрился протащить на зону пистолет. Они использовали шестилетнего мальчишку. Сотрудник тюрьмы помогал открывать главные ворота, когда в столовую приезжал грузовик снабжения, который разгружали на территории, совсем недалеко от зала посещения. Зэкам и близко не разрешали подходить к грузовику, но посетитель отправил ребенка с пистолетом к молотящему на холостом ходу автомобилю. На малыша никто не обратил внимания, пока он пролез под грузовик и спрятал пистолет. Оказавшись внутри, ребенок подбежал к машине и схватил пушку.

Ствол переходил из рук в руки, от одного заключенного к другому, пока им не завладел парень, убивший пару дорожных патрульных. Он знал, что никогда не выберется из Фолсома с такой статьей. Однажды во время переклички он заявил охраннику: “У меня здесь пистолет, и я хочу сдаться”. Охранник подул в свисток, прибежали вертухаи с винтовками .30-30. Тот парень был паршивым скотом, он рассчитывал перевестись из штата потому, что в калифорнийской системе не был в безопасности. За собой он оставил режим изоляции и абсолютный хаос для всех остальных. Процедура изоляции была запущена и шла полным ходом. Копы прошерстили каждую кровать, изучили каждый клочок бумаги внутри всех до единой камер. Бумагу выбрасывали тонну за тонной, и, разумеется, кому-то надо было загружать мусоровоз.

Сейчас мы на изоляции, я провожу на улице два-три часа каждое утро. Они выводят меня и Scottie the Treeleaper в 8 на загрузку мусоровоза, но он приезжает только в 10 или 11, поэтому мы валяемся на траве и загораем. Здорово выбраться из камеры, пусть и всего на пару часов. Они даже кормят нас обедом потому, что мы работаем снаружи. Остальным на период изоляции обеды не положены. А еще у меня теперь больше времени, чтобы практиковаться на гитаре.
Письмо к Шэрон, 20.07.1977

Шел теплый летний день, тюрьма гудела. Тюремный магазин был закрыт, все привилегии отменили на две недели. После работы мы со Скотти вышли на лужайку. Я заметил, как к нам идет надзиратель с группой чиновников из Сакраменто. Инцидент с пистолетом был серьезной проблемой, вертухаи были в ярости, как сраные шершни, и искали, кого бы наказать за нарушения. Пока официальные лица осматривали зону, мы лежали на солнышке и ели сэндвичи с жареной говядиной. Я сделал вид, что не видел надзирателя, и громко сказал: “Ага, и когда я напишу мою чертову книгу про изоляцию 1977-го, я расскажу, что они посадили нас в одиночные камеры, растянули на койках и колотили, чтобы узнать, есть ли еще оружие...” Надзиратель остановился и посмотрел на меня. “И ты знаешь, Баргер, они ведь тебе поверят.”

Спустя двадцать один месяц, как я приехал в Фолсом, Шэрон наконец разрешили посетить меня. Она сразу же попала в переделку, когда охранники нашли на ее цепочке с ключами ключ от наручников. Действительно, она пристегивала наручниками свой байк. Ширли тоже не повезло, при ней оказался старый ключ от шкафа. Копы посчитали, что им можно открыть кандалы на ногах. Визиты Шэрон приостановили.




В 1976 году тюрьма Фолсом запустила программу супружеских свиданий. Лист ожидания был очень, очень длинным. Наконец, в расписании появился просвет. Шэрон жила со своим братом в Санта-Крузе, когда нежданно утром ей в спешке позвонил мой адвокат. Шэрон ездила на белом фургоне Econoline, который одновременно использовался в качестве разъездного юридического бюро по работе с моими апелляционными делами. Сзади у нее был прикручен небольшой столик, чтобы писать заявления и изучать документы.

По дороге в Фолсом Шэрон раскрошила таблетки Бензедрина, развела их Кока-Колой и выпила это прежде, чем добралась до территории тюрьмы. На зеркале заднего вида висело сексуальное нижнее белье. В тюрьме был небольшой трейлер для супружеских свиданий, не совсем подходящие условия для медового месяца. Пока мы проводили время вместе, в трейлере мог прозвенеть школьный звонок, что означало — я должен выйти на улицу для проверки. Унизительно, но мы с Шэрон извлекли из этого максимум пользы и провели вместе целые выходные. После этого я договорился, чтобы она навещала меня чаще.

Когда Шэрон снова смогла регулярно навещать меня, посыпались сообщения с воли, в которых меня спрашивали, как вести клубные дела. Мой ответ был: “Откуда ж мне знать. Я здесь, вы там. Разберитесь сами!” Фолсом стал серьезным испытанием как для Шэрон, так и для членов клуба Окленда. Я ведь просидел там половину семидесятых.

Конечно, думал я и о побеге. Мне грозило пожизненное. Я рассудил, что должен им пять лет за все, что натворил. Как только я отсижу пять лет, то выберусь отсюда, я знал это. Я не знал когда или как, но был уверен, что в итоге будет по-моему. Ведя себя хорошо, я работал над тем, чтобы снизить уровень моей охраны. В начале заключения этот уровень был максимальным, а перед освобождением меня уже охраняли по минимуму. Таким образом я мог добиться перевода в тюрьму общего режима, откуда получилось бы просто уйти в стиле Тимоти Лири. Но мне так никогда и не пришлось планировать свой побег. Все, что мне нужно было сделать, это раскачать систему, и вскоре она разлетелась на мелкие кусочки.

Ширли и Шэрон усердно работали снаружи, в попытке вытащить меня они решили связаться с самым известным юристом в Сан-Франциско, Мелвином Белли. Они нашли номер в телефонной книге и позвонили в его офис. В то время там работал юрист по имени Кент Расселл, он специализировался на нестандартных гражданских делах и криминальных вещах. Белли одним взглядом оценил дело Ангела Ада и решил, что это по части Кента.

Тот факт, что мне предъявили обвинения и приговорили так быстро после победы в деле об убийстве Агеро, показался Кенту подозрительным. Хотя я имел право на досрочное освобождение после того, как отсижу пятнадцать лет, это не означало, что они были обязаны выпустить меня. Они могли раздумывать и ломаться столько, сколько хотели, ну или до тех пор, пока я не отсижу тридцать лет. Меня могли удерживать за решеткой и в следующем столетии.

Все время, пока я был в Фолсоме, мы боролись с эффектами самого первого срока за марихуану. То уголовное дело из 1963 стало фундаментом для остальных обвинений. Но Расселл отказался от прежней тактики атаки на последние приговоры, которые я получил. Нам требовалось взглянуть на проблему под другим углом, чтобы снести предыдущее дело за марихуану.

Расселл покопался в бумагах и не обнаружил никаких следов того, что называется “отказом Бойкина-Таля”. Это означает, что подсудимый должен был выказать понимание последствий своего прошения. Когда я подал прошение о досрочном освобождении по делу о марихуане, в суде меня не проинформировали о последствиях этого прошения, что было зафиксировано в протоколе заседания.

Теперь Расселл увидел способ атаковать обвинение, лежащее в основе всего. Когда меня признали виновным в хранении марихуаны, это было уголовным преступлением. Но в начале семидесятых трава не считалась даже мелким правонарушением. Срок за марихуану теперь был слабым основанием для обвинения.

С принятием закона SB42 в Калифорнии запретили вынесение приговоров с неопределенным сроком наказания. Отвечая запросам общественности на более “жесткие” приговоры, этот закон предусматривал только определенные, четкие сроки заключения. Это означало, что теперь судьи не могли больше на свое усмотрение выносить приговоры от пяти, десяти или пятнадцати лет до пожизненного.

Прокуратура была в затруднительном положении. Хранение девятнадцати косяков в 1977 больше не было таким серьезным преступлением, как в 1963. Если бы федеральный суд в итоге отменил приговор за марихуану, то за ним посыпались бы обвинения, связанные с оружием, ведь на момент владения я теперь не считался бы уголовником. Вместо комиссии по вопросам условно-досрочного меня представили перед общественным советом по освобождению для замены приговора, как если бы я сидел в зале суда. Все мои сроки, взятые вместе, теперь составляли меньше пяти с лишним лет, которые я уже отсидел.

Власти почуяли, что у нас есть веский юридический аргумент, и мы уже почти выиграли нашу апелляцию по отмене моего ареста из-за травы. Без особой шумихи правительство свернуло дела и вышло из игры. Согласно постановлению общественной комиссии по освобождению, я мог быть освобожден в течение ста двадцати дней, поскольку фактически отсидел свой срок. Я вернулся в свою камеру.

Через час лейтенант Бьюкенен сообщил, что мне необходимо немедленно явиться в офис тюремного советника. Там я спросил, могу ли позвонить жене, чтобы она привезла одежду, в которой я бы вышел на свободу, когда меня выпустят. Советник ответил, что у меня нет на это времени. Он сказал мне позвонить Шэрон прямо сейчас, и что завтра в восемь часов утра она должна забрать меня из Фолсома, одна. Я с трудом сглотнул. За один день я превратился из заключенного, осужденного на пожизненное, в человека, который завтра утром отправится домой.

Обычно они обрубают заключенным все входящие и исходящие звонки, если намечается что-то настолько опасное, как мое освобождение. Когда я, шокированный, выходил из кабинета, один из заключенных, мой приятель по имени Джон, был в ярости. “Не знаю, что тут происходит, но утром выпускают какого-то мудака, поэтому они не дают мне позвонить.” Речь шла обо мне.

Я согласился выйти из тюрьмы в тишине. На следующее утро, 3 ноября 1977, Шэрон забрала меня одна, без рева сотен Ангелов Ада на колесах. После пяти лет в Фолсоме я и правда не возражал, что меня выпустили без фанфар. Освободиться сразу же намного лучше, чем отсчитывать еще сто двадцать дней. Последняя миля — самая тяжелая.

Шэрон забрала меня в новеньком Corvette и, конечно, выглядела отлично. Мы покинули Фолсом, чтобы больше никогда не возвращаться. Вернуться в тюрьму, где уже отсидел, считается плохой приметой среди бывших заключенных.

В целом, я считаю, что когда стану слишком стар, чтобы ездить на мотоцикле или лечь в постель с симпатичной девкой, то вместо дома престарелых для ветеранов я лучше вернусь в тюрьму. Там уважают старых заключенных, покупают им сигареты, мороженое, слушают их истории. Звучит намного веселее, чем играть в “Скрэббл” со стариками.

Когда я вышел из Фолсома свободным человеком, то мог только представить, как разозлились и расстроились федералы, увидев меня снова на улице, на моем мотоцикле и в цветах клуба. В течение года федералы тайно готовились ко второму раунду. У них было новое оружие, нацеленное на мотоклуб Ангелы ада и способное смести всех одним махом. Оно называлось RICO.




Оглавление расположено в последней главе перевода.