Попытки засудить нас вскоре потерпели фиаско, мы же старались получить от заседаний максимум удовольствия и веселились как могли. В зале суда построили многоярусную трибуну для восемнадцати адвокатов и восемнадцати подсудимых, напротив каждого стояла табличка с именем. Юристам и обвиняемым приходилось каждый день садиться на те же места, поскольку судья был не в состоянии запомнить все имена.

С таким количеством обвиняемых адвокат мог по несколько дней не слышать и единого упоминания своего подзащитного. Юристы неделями сидели в зале суда и наблюдали за ходом процесса, как если бы были на семинаре по праву, а не на суде. Затем, наконец, подходила их очередь танцевать перед присяжными и подвергать перекрестному допросу информатора или сотрудника правоохранительных органов.

Для заседаний был выбран просторный зал, который обычно использовали под большие собрания и церемоний натурализации. Когда адвокату нужно было провести допрос, ему приходилось спускаться вниз по проходу, прямо как в Сенате. Среди юристов, возглавлявших нашу защиту, были Кент Рассел, Фрэнк Манган, Ричард Мэйзер, Алан Каплан и Джадд Айверсон. Со стороны закона нам противостояла команда из четырех помощников федерального прокурора под предводительством Роберта Дондеро.

Снаружи были поставлены раздвижные металлические заграждения. Из зала вынесли сиденья, и маршалы установили пуленепробиваемые перегородки, при этом между подсудимыми и судьей не поставили ничего. Окна были закрыты, чтобы никто не мог подсматривать снаружи. Правительственная охрана продолжала перестраховываться. Каждое утро на входе в зал они проводили нас через металлоискатели, затем маршалы отводили каждого в сторону и обыскивали с помощью ручных металлодетекторов. В 1979 году металлоискатели в судах были редкостью.

Повестки потенциальным присяжным отправили их Сан-Франциско на границу с Орегоном. Большинство отказывались или просили суд освободить их от обязанности из-за возможной продолжительности судебного разбирательства. Кроме того, их отпугивал наш вид. Обычно мы надевали в суд нормальную одежду, но когда нам действительно хотелось привлечь к себе внимание и разозлить судью, мы появлялись в наших ярко-оранжевых тюремных комбинезонах.

Днем нас держали в тюремных камерах на шестнадцатом этаже, тремя или четырьмя этажами выше зала суда. На заседания нас отводили группами по восемь-десять человек, и мы раскачивали лифты вверх-вниз до тех пор, пока кого-нибудь из маршалов не вырвет. Одна кабина лифта сломалась, успев упасть вниз где-то на этаж, пока не схватились тормоза. Мы уже просидели внутри несколько часов, когда один маршал из Фресно умоляюще попросил: “Не могли бы вы, пожалуйста, больше так не делать? Там, откуда я, самое высокое здание — это Fotomat.”

Некоторые девушки байкеров делали сумасшедшие вещи, чтобы ребята в тюрьме почувствовали себя лучше. Когда мы чалились в тюрьме округа Аламеда, что в центре Окленда, через маленькое окошко в камере можно было разглядеть небольшой кусочек улицы. Из моей камеры было едва видно аллею, ведущую к колледжу Лэйни. Шэрон приводила мою собаку в определенное место, где я мог их видеть, и махала мне рукой. Ей даже пришла в голову идея нарядить пса в плащ и шляпу и попытаться провести его в комнату для свиданий. Подружка Гэри Попкина однажды арендовала лодку. Девушки догребли до середины озера Мерритт, а затем обнажили грудь перед всеми своими стариками, которые сидели и пялились на них в окно.

Конечно, сегодня такое никогда бы не сошло с рук, но тогда Бобби “Durt” Инглэнд притаскивал в зону для посещений видеокамеру и снимал, как мы дурачимся за решеткой. Он не проносил камеру тайком, для всех нас это был способ развлечься в серьезной ситуации, в тяжелые времена.

СМИ озаглавили наш судебный процесс “САМЫМ ЗАПУТАННЫМ И ДОРОГИМ ДЕЛОМ В ИСТОРИИ САН-ФРАНЦИСКО”. Конечно, предполагалось, что разбирательство продлится долго, но наши выходки сильно выбили суд из графика. Недели превратились в месяцы.




Когда тебя сажают надолго, то тебе полагается горячее питание три раза в день. В начале процесса нас будили утром и давали миску холодной каши. Мы проводили весь день в суде, обедали сэндвичами. Затем, когда заседание заканчивалось, нас отводили обратно в камеры, где ждали еще несколько сэндвичей на сраном жестяном подносе, холодные как камень. После нескольких недель такой кормежки мне все это в конец осточертело. “Я требую гребаный горячий обед, и раз уж вы собираетесь дать мне только жалкий ебучий сэндвич, то к нему должна прилагаться миска горячего супа.”

Получив отказ, я стал разбрасывать обед по камере. Они сняли запачканные стены на видео и показали судье, который предупредил нас: “Вам повезло, что вас вообще кормят”. Мой аргумент заключался в том, что если бы разбирательство длилось всего три дня, и нас бы кормили только сэндвичами, то это было бы нормально. Но прошло три месяца, нам была нужна горячая еда. В итоге мы получили суп на ужин, маленькая победа, но в тюрьме такие вещи очень важны, особенно, когда ты бьешься в суде, чтобы не остаться за решеткой до конца своих дней.

После особенно напряженного дня разбирательства судья в заключение предостерег меня меня, что мне лучше бы начать вести себя, как ответчик. Я сказал ему, что буду вести себя как ответчик, когда он начнет действовать, как судья, а окружной прокурор будет работать, как настоящий окружной прокурор. “До тех пор, пошли нахер.” Мой адвокат смутился, а кто-то в зале захлопал, из-за чего судья по-настоящему вышел из себя. Он стукнул молотком. «Кто это сделал? Я спрашиваю, кто хлопал?» Черный однорукий байкер из “Dragons” поднял свою единственную руку.

Некоторые доказательства правительства в деле по RICO граничили со странностями. Один из прокуроров зачитал письмо, которое Big Al однажды написал девчонке в другой тюрьме, пока сам сидел в Фолсоме. Big Al — тот еще шутник. Девушка была подружкой его родного брата, но это не останавливало Альберта от попыток ее склеить. В своих письмах он начал гнать, что у него где-то припрятан миллион баксов.

“Детка,” — писал он, — “мы могли бы здорово провести время.” Он пустился объяснять, какие клевые вещи они ей купят, куда они пойдут и что на ней будет надето. Рассказ продолжался долго. В конце письма было что-то вроде: “И на тот случай, если какой-то тупой ублюдок это прочтет — я просто прикалываюсь.” Подпись — Big Al.

Это не остановило глупого прокурора от того, чтобы на полном серьезе представить письмо в качестве доказательства перед присяжными, которые смотрели на него и думали: “Ага, и правда какой-то тупой ублюдок это прочитал.” Более того, когда прокурор дошел до конца письма, он зачитал: “Подпись, мистер Биггл”.

Иногда по ночам в тюрьме я слышал, как Альберт кричал: “Вождь, вождь, они убивают меня! Помоги! Помоги!” Копы прибегали к моей камере. “Баргер, ты должен пойти туда и прекратить это.” Как оказалось, несколько Ангелов в камере щекотали Альберта, который катался по полу и орал. Копы не понимали, что происходит. Я попросил их больше меня не беспокоить. Это, черт побери, была их работа, а моя.

Однажды утром, около пяти часов, в тюрьме стало тихо, как на кладбище, и я имею в виду, реально, сука, т и х о. Обычно ты привыкаешь постоянно слышать разговоры и крики, естественный шумовой фон тюрьмы. Но в тот раз шума не было, просто не существовало. А потом этот парень, другой заключенный, не Ангел Ада, показался у двери моей камеры. “Мы захватили тюрьму. Хочешь выбраться?” “Ни за что!” — ответил я. “И не открывайте камеру “H”! Меня не волнует, что те парни внутри вам скажут.” Вот насколько я был уверен, что мы выигрывали это поганое дело против RICO. Бунт в тюрьме или не бунт, мне было безразлично, захватили ли власть заключенные или случился массовый побег. Мы не собирались просрать свое дело в тот момент, когда наконец начали одерживать в нем верх.

Затем беглецы затащили в мою камеру охранника, пинали и унижали его. “Ну что, крутой ублюдок, нравилось тебе бить людей? Так получи!” Тюремщику прилетел быстрый удар ногой по ребрам. Он умолял: “Прошу, не убивайте меня. У меня есть жена и ребенок.”

Освободившиеся зэки, судя по всему, сначала протащили внутрь оружие, затем взяли охранника в заложники до тех пор, пока не раздобыли ключи и не выпустили кучу заключенных. Я не двигался с места, даже когда бунт дошел до моей камеры. Лежал на спине с поднятой головой, прислушивался и отдыхал на своей койке. По коридорам и лестницам загремели охранники, щелкали затворы дробовиков. Ситуация была на грани сумасшествия. Проходя мимо моей камеры, они увидели, что я валяюсь на койке. Я спокойно спросил: «Доброе утро. А что тут случилось?" Один охранник посмотрел на меня и улыбнулся. “Баргер, а ты еще умнее, чем я думал.”

Вернемся в суд, где к тому моменту все говорили только о пушках и наркоте. Представители обвинения постоянно привозили в зал огромные контейнеры с конфискованным оружием и нелегальными наркотиками. Затем агент полиции штата с безразличным видом сухо зачитывал детали каждого изъятия, чтобы установить факт противоправных действий. Нас никогда не заботили слова агентов, они не были для нас новостью, ведь некоторые дела рассматривались еще десять лет назад. Адвокаты не уставали спрашивать: “И что с того? Где связь с Ангелами ада, как с преступной организацией?” Не было доказательств, что это было частью клубной политики, и как бы власти не старались, они не могли предоставить никаких компрометирующих протоколов наших собраний, где бы упоминались наркотики и оружие.

Единственным, за что у них вышло зацепиться, был наш запрет кидалова в сделках с наркотиками, еще с тех давних времен, когда мы распечатывали наши правила, и они утекли в газету. По нашему замыслу такое правило должно было поддерживать в членах клуба честность и здравомыслие. Федеральные прокуроры пытались использовать это старое правило, чтобы подчеркнуть — покупка наркотиков была клубным бизнесом. Выходило очень неубедительно.

Другой свидетель обвинения, химик из управления по борьбе с наркотиками, в своих показаниях рассказал, что один из нас производил “чистые на 109%” наркотики.

По мере того, как мы разносили в пух и прах свидетелей с их показаниями, судья предупредил обвинение, что если они не представят более надежных, заслуживающих доверия свидетелей, то он выбросит дело в мусорную корзину. Мне показалось, что судья не хотел, чтобы суд апелляционной инстанции посмотрел запись, которая велась в зале заседания, потому, что по видео было совершенно ясно, насколько мутными были некоторые свидетели обвинения. На полпути в деле нашей защиты я внезапно почувствовал, что настроения в прессе начали смещаться на нашу сторону.




Иногда ты можешь предсказать, что власти собираются делать и куда вскоре нагрянут по тому, что читаешь в газетах или видишь в новостях по телевизору. Перед рейдом на наши дома печаталось много историй об Ангелах Ада и о наших проделках, без фактов и доказательств, но зато с цитированием информаторов и привлечением “надежных источников”. За кампанией в прессе, которая длилась месяц, последовал большой рейд. В результате после чтения газет и просмотра новостных сюжетов публика думает: “Ага, наконец-то поймали этих мерзких сукиных детей.”

Конечно, нет никакой случайности в том, что федералы заранее организуют мероприятия и привлекают к рейдам прессу. Все это хорошо смотрится на телевидении; копы и окружные прокуроры делают свою работу, арестовывают отбросы общества и радуют неразборчивую аудиторию. Пресса часто освещает драматичные свидетельства и эффектные рассказы очевидцев, но редко публикует материалы, опровергающие эти показания. Вот почему по телевизору и из газет могло показаться, что мы были виновны. СМИ регулярно цитировали крыс, но гораздо реже сообщали о перекрестном допросе, в процессе которого защита не менее решительно и энергично, чем обвинение, выявляет неточности в показаниях информатора.

После стольких бестолковых свидетелей на трибуне в прессе почуяли, что запахло жареным. Один телерепортер по имени Майк О’Коннор представил отчет о ходе дела в двух частях на оклендском канале KTVU, демонстрируя, какой уязвимой может стать любая организация, когда правительство преследует ее и предъявляет обвинение по RICO.

Когда сторона обвинения закончила изложение своей версии после работы с десятками свидетелей, я настроился дать показания. Поначалу наши юристы были против. Адвокаты по уголовным делам хотят, чтобы их клиенты вообще как можно реже открывали рот и отстаивали свою позицию. Как бы то ни было, Кент Рассел и Фрэнк Манган знали, что я с самого начала был готов предстать перед судом для дачи показаний. В отличие от правительственных свидетелей, я бы обратился к присяжным честно и прямолинейно. Я жестко стоял на своем: “Да, мать вашу! Теперь моя очередь говорить.”

Тут я могу порекомендовать вернуться в четвертую часть перевода и почитать там историю про Томаса “Red” Брайанта и Майкла Оверстрита. Первый давал показания в качестве информатора, второй — был единственным, за исключением Баргера, подсудимым, выступившим с трибуны в свою защиту. Оверстрит на момент дела RICO уже не состоял в клубе. В газете “New York Times” пишут, что Баргер отвечал на все вопросы спокойно, признавался в употреблении и продаже наркотиков.

Наши юристы, некоторые из которых в прошлом были прокурорами, усадили меня в комнате, где прожаривали и подготавливали меня до тех пор, пока я не был готов к любым возможным вопросам со стороны обвинения. Напряжение в нашей команде защиты нарастало, но ничто не могло помешать мне пойти туда и говорить правду. Чувства юристов были вполне понятны — они считали, что у властей слабая позиция, а я своим выступлением на трибуне мог только поставить все под угрозу.

Вопросы мне задавали адвокаты моих соответчиков, мой юрист и, разумеется, государственные прокуроры. Значительная часть моих показаний основывалась на личной истории, начиная с того момента, когда в свои восемнадцать я основал оклендское отделение клуба. Я отрицал, что преступная деятельность была политикой Ангелов Ада, подчеркивал, что мы были скорее клубом, нежели бандой, и не уставал повторять, что нам просто нравится вместе ездить на мотоциклах.

Через пять дней я сошел с трибуны, и в нашей команде поняли — шоу закончилось. После моих показаний мы даже не продолжили защиту, а сразу перешли к заключительным аргументам. Теперь все зависело от присяжных. Из-за путанных формальностей RICO некоторые аргументы были довольно хитрыми и сложными для понимания людей, далеких от юриспруденции.

Заключительное слово включало выступления всех восемнадцати юристов, из-за чего поддерживать интерес присяжных было трудно. Пришел черед Кента Расселла, он подготовил огромную доску с подробным описанием предполагаемой схемы торговли наркотиками между мной, Шэрон и парой информаторов. Он привлек к работе симпатичную ассистентку, которая переворачивала листы на доске, как ведущая игрового телешоу. В конечном счете мы расписали семь противоречащих друг другу сделок, в реальность которых было невозможно поверить.

После того, как аргументы были заслушаны, присяжные удалились для вынесения вердикта. Жюри никоим образом не было предвзятым. (Баргер использует идиому “lily-white jury”, коллегия присяжных, состоящая из расистски настроенных по отношению к неграм белых. Этимология, скорее всего, ведет нас к одноименному политическому движению. К слову, в коллегию входили 7 мужчин и 5 женщин, во время процесса они заслушали показания 194 свидетелей.) Они никогда не выглядели сердитыми или раздраженными по отношению к нам. На самом деле, за время долгого процесса все в зале стали чем-то вроде большой семьи. Мы вели себя относительно неплохо для Ангелов Ада, чем создавали не то впечатление, которое, по мнению властей, должно было сложиться у присяжных в зале суда с пуленепробиваемыми перегородками. По жестам, движениям и взглядам присяжных становилось с каждым днем все понятнее, что они не видели перед собой тех монстров, которыми нас пытались изобразить.

В конце июня 1980 присяжные сообщили судье, что зашли в тупик при вынесении нескольких решений. Судя провел совещание с адвокатами до того, как прибыл я с другими заключенными. Он хотел распустить коллегию. Расселл и команда оказались в стрессовой ситуации, никто не желал повторения судебной пытки длинной в год. Обычно адвокаты по уголовным делам в таких случаях говорят своим подзащитным, что жюри, не пришедшее к согласию — это не так уж плохо, есть и положительные стороны. Без моего руководства у Расселла и Мангана были связаны руки в принятии решения. К ужасу других юристов защиты, они попросили судью снова отправить присяжных совещаться. Судья дал указание жюри продолжать обсуждение и сказал, что им нельзя признать меня невиновным в преступлениях, не связанных с RICO, если они не оправдают также и всех остальных.

Присяжные вернулись с совещания и оправдали Шэрон, Рона Элледжа и меня по обвинениям RICO, но не смогли вынести вердикт по другим противоправным действиям. Следом за этим судья дал коллегии инструкции — проставить в бланках для меня и Шэрон вердикт “невиновен”. Присяжные не выдвинули против нас серьезных обвинений в рэкете.

Непосредственно по RICO осудили только одного человека, Мануэля Рубио, как раз по одному из 2 обвинений в рэкете. Оружие и наркотики, продемонстрированные обвинением на суде, были, в основном, изъяты аж в 1971 году во время рейда на дом Сергея Уолтона. Из примечательного — 3 пулемета, граната, 85 грамм взрывчатки и японский миномет. Еще один интересный момент из “New York Times” — через 5 дней после освобождения Баргера снова избрали президентом клуба, точнее, действующий президент уступил ему место, с которого Сонни сошел в начале семидесятых, когда сел в тюрьму Фолсом.

Власти никогда бы не выпустили меня так сразу. Все-таки жюри не пришло к согласию, поэтому они хотели судить меня повторно и провести второй раунд уже с другим набором ответчиков. Они сказали, что выпустят меня, если я подпишу отказ от ассоциации с клубом. Как и в прошлый раз, я отказался.




Пока я ждал освобождения, Расселл 2-го июля пообщался с прессой. “Никого из Ангелов не признали виновным в рэкете. Мотоклуб Ангелы Ада полностью реабилитирован. Правительству не удалось доказать, что клуб является незаконным предприятием.” “Преступный сговор легко доказать,” — продолжал Расселл, — “и власти не смогли этого сделать после двух лет расследования, миллионов долларов и покупки свидетелей, которые, как мы доказали, лгали под присягой.”

Юридические расходы сильно ударили по обеим сторонам. Защита обошлась нам в сумму от одного до двух миллионов долларов. В то же время правительство потратило от трех до пяти миллионов на судебное преследование. В какой-то момент я сказал им, что если они дадут нам пять лямов, то Ангелы Ада будут вести себя не хуже христианских бойскаутов, и власти больше никогда не услышат о нас. На тот момент, в 1979-м, наше дело было самой масштабной судебной защитой против федеральных властей, а также самым длительным уголовным процессом по RICO. Это испытание продлилось больше года. Нас арестовали в июне 1979-го, состав жюри определили в октябре, а вердикт был вынесен в июле 1980-го. Обвинительное заключение меняли трижды, судебный процесс шел девять с половиной месяцев.

Сторона обвинения была в ярости и хотела выйти на второй раунд. Мы организовали пресс-конференцию, чтобы выразить протест по поводу стоимости и затрат времени на очередное фиаско по RICO. Восемь Ангелов остались в тюрьме для второго дела, но вместо того, чтобы судить меня повторно, они отказались от обвинений. Но после второго, гораздо более короткого процесса, других Ангелов — Берта Стефансона, Алана Пассаро, Мануэля Рубино и Рона Элледжа — в итоге оштрафовали и посадили в тюрьму, в основном по обвинениям, связанным с оружием. Хоть меня и отпустили в августе 1980, второй раунд был еще одной крупной тратой времени и денег.

Меня, вполне возможно, и не должны были включать в список обвиняемых по первоначальному делу. Как оказалось, они взяли меня только потому, что я был на виду, был лидером, парнем, которого они хотели изобличить сильнее остальных. Власти сделали ставку на то, что мы разбежимся, разделимся и начнем закладывать друг друга, стучать, как и случалось во многих предыдущих делах по RICO. И проиграли. Присутствие в деле нас с Шэрон, особенно теперь, когда нас обоих признали виновными, помогло остальным подсудимым.

После оправдательного вердикта я пошел в управление автотранспорта и получил там временные водительские права. Я не хотел больше рисковать на пустом месте. Меня выставили самым крутым мотоциклистом в стране, а у меня даже не было прав. В новостях показали, как я уезжаю на своем мотоцикле, свободным человеком… свободным человеком с правами.

В мою первую ночь за пределами тюрьмы Вилли Нельсон давал большой концерт на стадионе “Oakland Coliseum”. Deacon и Fu продвигали шоу через свою компанию “Magoo Productions”. (дата концерта — 01.08.1980) Весь клуб был там. Я надел большую ковбойскую шляпу и отхлебывал из виски из бутылки, когда Вилли посвятил песню “Whiskey River” нам с Шэрон. Вилли не скрывал от репортеров, что он мой друг, и рассказал им, как рад наконец увидеть меня на свободе.




Через пару месяцев после всей истории Ангелы Ада снова попали в новости, когда меня пригласили выступить в одном из ресторанов Сан-Франциско перед ассоциацией адвокатов по уголовным делам. Обычно они устраивали обеды и приглашали в качестве докладчиков известных судей или юристов. Я привел с собой на торжественный обед Cisco, Deacon, Fu, Майка и Шэрон. Когда мы приехали, там был аншлаг, представителей прессы было в избытке. Один адвокат сказал: “У нас не было столько публики со времен визита Ф. Ли Бейли”.

Бейли — известный адвокат, который вел и выигрывал нашумевшие дела, в том числе защищал О. Джея Симпсона в составе т.н. “команды мечты”. Первый громкий процесс Бейли — дело Сэма Шеппарда, по мотивам которого сняли сериал и фильм “Беглец”.

Кто-то спросил меня, как мы набираем новых Ангелов Ада. “Мы никого не набираем,” — ответил я. “Мы признаем. Когда мы видим своего, тогда он и становится одним из нас.”

Я произнес речь о RICO перед группой юристов, одетых в дорогие пальто и галстуки. Я предупредил их, что правительство никогда не постесняется распространить ложь о своих целях. “Власти дали нам новую жизнь, предъявив обвинения. Они сплотили нас и выставили себя дураками в своих попытках плести разномастные заговоры. Их вранье просто не сработало.”

Хотя мы и выиграли дело, RICO нанес тяжелый урон мотоклубу Ангелы Ада. За время разбирательства мы лишились пятидесяти участников только в Калифорнии. Члены клуба, которые не понимали федеральных законов, боялись, что могут оказаться следующими в списке прокуратуры, если останутся в клубе.

Любой, кто ушел из клуба во время RICO, по моему мнению, не был нам братом, а был изменником, бесполезным трусливым дерьмом. Я отказывался иметь что-либо общее с теми, кто покидал клуб. Дверь открывается только в две стороны — ты можешь выйти из клуба с честью, либо тебя вышвырнут из него с позором. Клуб позволил им уйти, но, на мой взгляд, каждого из парней, бежавших, пока настоящие верные друзья вроде Джонни Эйнджела и Big Al Perryman сидели в тюрьме с лучшими из нас, следовало бы выгнать.

Каков итог судебного разбирательства по делу RICO? Я верю, что наша победа помешала преступному закону добиться того, чего хотели правительственные обвинители, а именно — ограничить права, данные нам Первой поправкой. У властей были далеко идущие планы: посадить в тюрьму множество непопулярных групп и запретить людям собираться вместе по интересам. Уголовное преследование по RICO наверняка вышло бы из-под контроля, если бы мы не сделали то, что сделали, и не оказали сопротивление.

Ранее я писал о том, как в эпоху пандемии один за другим бьются рекорды в “Cannonball Run challenge”, нелегальной одиночной гонке из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, ну или наоборот. И вот, 17 октября 2021 был установлен новый рекорд — 32:52, что на 2:14 быстрее предыдущего достижения Кельвина Коута. Автор — Алекс Джонс, мотоцикл 2014 Yamaha FJR1300 с дополнительным баком на 26.5 литров, радар-детектором, антирадаром, двумя смартфонами и доп. светом. Подробнее прочитать можно по ссылке.

Важно знать, что cannonball — это одно, а cross country — другое, заезд от берега до берега кратчайшим, проходящим южнее, маршрутом. И рекорды там другие. С 2014 по 2018 рекорд удерживал Дэн Акс де Кройф. На своем спортбайке BMW с тепловизором Flir и собственноручно созданными на 3D-принтере кронштейнами под дополнительное оборудование он установил время 33:10, о чем снял фильм “No Limits — No Regrets”. Подробности он рассказывает в интервью, приложенном ниже. Так, например, напиток чемпионов — Gatorade + Red Bull, 50/50, а ночью удобнее ехать по тепловизору, чем смотреть на дорогу. В 2018 рекорд был побит, время — чуть меньше 30 часов.






Оглавление расположено в последней главе перевода.