К семидесятипятилетию мотозавода.
Петр Неонович Гейслер появился в моем внимании не ранее чем через месяц, как я устроился в ОГК, хотя мы работали в одном зале. Он работал в группе спортивных мотоциклов, но и в спорте я его раньше не знал, и при мне он там особо не отличался. Его особую значимость я увидел гораздо позднее. Петр Неонович держался обособленно: в курилках его не было, он не курил; во всякой спортивной тусне не участвовал, а этого у нас тогда перехватало; когда не сидел за кульманом, больше ходил к испытателям по лабораториям.


По работе Гейслер напоминал мне офицера по особым поручениям. Главный давал ему специфические задания, которые больше и дать было некому, да и Петру Неоновичу это нравились. Помню, пристал к главному конструктору главный металлург Бочковских с идеей алюминиевого глушителя. Дали рисовать и вести тему Гейслеру. Нарисовано, отлито, изготовлено, отдали на испытание в «дорожную». Катали его зимой, в коляске сидел в тулупе «дядя Федор» — испытатель моих лет. Ему видимо жарко было, он тулуп-то скинул, и рукав попал на глушитель. То ли вправду тепло было, то ли в глушителе смесь догорала серьезно, но рукав загорел. Парни, не замечая, наматывали километры до тех пор, пока им тепло не стало. Тулупа нет, сами чуть не сгорели: нет сказали алюминиевым глушителям! Тулупы горят!
Как-то перекуривая и ведя бессмысленные разговоры, кто-то вспомнил как Гейслер делал и потом гонял на красненьком кабриолете в начале 60-х. Меня аж обожгло. Я еще в школу не ходил, но машину ту помню: красная, открытая, с бешеным ускорением. Фантастика. Вот это и осознавал я как конструирование в последующие юные годы. А оказалось, что мой кумир Петр Неонович- конструктор, вот он сидит. В любви я ему тогда не признался, но вопросами замучил. А где сейчас? а двигатель? а …. Тогда для меня это вот как для современного любителя автоспорткаров встретить Энцо Феррари в непринужденной обстановке. Потом мы говорили о приводах, тормозах, дистанционке …. Кумир ожил и как говорится кумир умер. Я увидел человека интересного, порой «ненормального», а порой обычного.

Мы ближе подружились через годик, он вроде как и меня признал, и подарил «балеринку». Это такой циркуль для очень малых окружностей. Вообще «балеринки» были у всех в инструментальных наборах, но они были Советские. А Неоныч – это я его так звал, как и некоторые его друзья, подарил Немецкую, еще довоенную «Балеринку»- вещь ценная. Я говорит, уже не вижу этих диаметров.
Он конструировал и от себя. Как-то его прорвало на гусеничную приставку к мотоциклу. Вообще бытовало такое понятие у конструкторов, что первый образец делается чтобы понять как не надо делать. Четвертый должен быть идеальным, а пятый серийным. Серия как бы значительно хуже идеального. Неоныч нарисовал саму приставку, но видимо не промоделировал ее работу в системе всей подвески мотоцикла. Сделали ее, поставили на испытания, а она давай зарываться в снег: — фрезерует кромку как фреза при подаче на станке. Сергей Мотов — ведущий инженер испытатель и проехал то метров 120, а как начал поносить конструкцию, концепцию. Мне аж неловко стало.

Неоныч в долгу не остался: дал характеристику испытателю и испытаниям. Вместо конструктива обрямкали друг друга, хотя одному 60, а второму 35. Выглядело некрасиво. Гейслер мне потом: — «Да не надо никому ничего, поржать только собрались». А я:
— Петр Неоныч, ну сейчас-то понятно, что надо переделать?
— Да пошли они все….
— Да они то что, ты для них делал?
— А! Ничего делать не буду.
Я не понимал, почему он так уязвим. В итоге он ничего не стал делать, а испытателям вовсе ничего не надо. Бросили хорошую идею. Я потом забрал приставку себе, сделал для ребятишек в клубе развлекуху, но это было потом.

Я любил Неоныча пытать о прошлом: — «Петр Неоныч, а как вы «Белку» делали?» Это был такой микроавтомобиль, который практически мог заменить мотоцикл с коляской в производстве Ирбитского мотоциклетного завода. А не случилось!
— О! После войны, вот там где пункт приема металлолома, навезли громадную гору автомобилей, передних и задних мостов, мотоциклов и другой всякой рухляди из Германии. Привезли для мотозавода. Это — то ли повредили когда везли, то ли не завелось, но для нас пацанов, это был Клондайк. Нас гоняли конечно, но не как воров, а что б мы не зашиблись. Стреляли, а как же. Долго эта куча была. Вот когда конструктором стал работать, мы оттуда таскали двигатели, коробки. Разбирали, учились у немцев. У меня на красненькой двигатель Фольксваген из той кучи. Много было хорошего железа. Потом уже потом появилась группа конструкторов, которые делали и не только Белку, а несколько машин. Сбежали потом почти все: здесь кто высланный был, кто сидел, кто эвакуирован. Сбежали на Украину, в Димитров, в Москву.
И Петр Неоныч начинал сыпать именами: Юрий Аронович Долматовский, Реппих Федор Александрович, Корзинкин, Арямов, Зейванг, Фиттерман. О, Фиттерман, это! Или переходил на аналоги: Mochet и Coggomobil, Zundapp-Janus, FIAT-600, Heinkel-Kabine, Citroen 2СV.

Я когда попозже приехал на Мелитопольский моторный завод, Реппих Федор Александрович, зам главного конструктора в 80 лет, встретил как родного:- «А как там Зефиров Борис? а Петя Гейслер где?» Я просто ощущал великое конструкторское прошлое отдела. Брала гордость и печаль.

Неоныч любил спорить со мной и на конструкторские темы и по механике вообще. И вот спорим мы о вездеходности: два колеса, три колеса, четыре колеса, шесть колес. Я вообще змею многоколесную предлагал. Аршинов ляпнет что-нибудь и убежит победителем, а мы с Неонычем разбираем это по косточкам. Потом идем делать Аршинову нокдаун, а тот опять чем-то отобьется, и обсуждения начинаются с начала. И вот как-то Неоныч заявил: — «Лучший вездеход – это одноколесный вездеход!» Мы его забили легко и теорией и аналогами. А он «переспал» и снова пришел с этой идеей, причем название дал – «Кобыл». Он сравнивал его с настоящей кобылой, завязшей с телегой в грязи: — «Выпряг кобылу, запряг сзади – выдернул телегу. И Кобыл тоже должен что-то вести, легко выпрягаться и запрягаться в любую сторону». Спорили бесконечно и безрезультатно, но идея мне запала в голову, и вот лет через пятнадцать я вылез с ней.
Пригласили меня уже как директора КБМТС, на городское совещание по подготовке к «Ирбитской ярмарке». Мэр долго вел диалоги, людей много, вопросы важные. А мы шепчемся с соседом о чем-то, среда не наша и мы просто коротаем время. Вдруг меня окликает и видимо не в первый раз начальник культуры Ирбита.
— Виктор Николаевич, что вы можете нам предложить? Я про аттракционы для детей с вами обговаривала.
Я после длительной и уже неприличной паузы вдруг ляпнул: — «Кобыл! Кобыла прелагаю»
— Кого? То есть это что?
— Кобыл? – Это чудище такое было. Его купцы боялись, когда на ярмарку ехали. Он в Квашнинском бору жил и нападал по ночам на отсталые обозы. Говорили, что только отставшую кобылу забирал.
— Никогда не слышала. Кобыл?
— А сейчас он как бы повинился, и будет приезжать на ярмарку детей катать.
Все совещающиеся начали переглядываться, кто повеселел, кто в недоумении. Я честно говоря даже обрадовался, что так оригинально отмазался. Мэр угрюмо смотрел в бумаги, потом запросил смету. Я не верил, что найдет он денег, поэтому не придал своему рассказу значения. Удивительно было то, что через месяц нашлись деньги на аванс, и от меня затребовали не только бумаги, но и срочной работы. Я купился еще раз, так как кроме аванса город средств не нашел, а я естественно сделал уже. Опять на свои. Кобыл получился милым существом, но когда его раздевали, он становился механическим монстром. Конструкционно он был одноколесным тягачом, которого и предлагал Петр Неонович. На счет вездеходности я бы поговорил в другом месте, а вот по реализации идеи – это оказалось интересно.

Рассказывал Неоныч и о своем детстве, как эвакуировался с Ленинграда, что уже в 12 лет ходил в Ирбитскую комендатуру отмечаться, как немец по национальности. Он гордился своей хулиганистостью в юности и удивлялся сам, что его не выгнали с мототехникума. Рассказывал про немцев, которых сослали в Ирбит и соседние районы. Как правило они работали на лесозаготовках, карьерах. Их звали вольнопоселенцами, и их пребывание значительно отличалось от пленных немцев, которых в Ирбите было много. Вот эти вольнопоселенцы старались правдами и неправдами пробиться ближе к цивилизации, к интеллектуальной работе. Большинство сосланных немцев имели профессиональное образование и специальность. Буквально из лесов они стремились выбраться на обработку леса в Ирбит, а далее на мотоциклетный завод. Дед Петра Неоновича в войну уже работал главным инженером Ирбитского стекольного завода.
Отдел конструктора после войны наполняли немецкие и еврейские фамилии. Я порой думаю, что не будь множества волн ссылок в Сибирь и на Урал, не было бы у России ни Урала, ни Сибири. Мотозавод практически отстроили пленные и ссыльные. В командировке в Москве встретился с одним человеком, подписи которого стояли на чертежах 1947-49годов, а он вдруг стал мне отрицать:
— Нет Виктор, я не был в Ирбите, я не мог быть там.
Для него это видимо очень неприятные воспоминания. Нам сложно это понять, хотя я слышал воспоминания многих людей этого периода, а как это передать читателю?

За месяц до увольнения Неоныч начал собираться, «барахла» в его столах скопилось много, вот он и занялся его пристройством. Кое-что раздал, только не конструкторам, кое-что ему «выездные» доставили домой. Дело до книг дошло, тоже на три категории разделил. Слышу громкое шагание через весь зал, Неоныч несет стопку книг в мою сторону. Подошел, немного развернул голову в сторону большинства и громогласно заявил: — «Вот Виктор, тут больше это никому не пригодится, это старая, но правильная литература. Бери!»
На пенсию его провожали особо торжественно и чувственно для него самого. А ночью случился инфаркт, жена медик — сумели увести в больницу. Потом года четыре еще пожил, старался участвовать в каких-то проектах. Александр, сын Неоныча, принес мне уже после много инструмента и непонятных ни для кого приспособлений, узлов.
— Все отдать не могу, родня, друзья все разнесли.
— А машина красная? Я бы купил.
— Нет! Ее уже забрали. Ездит где-то в деревне.