Глава 11 — Осваиваюсь взаперти, Ангелы под замком

Первый раз меня бросили в тюрьму в 1957 году. Я ехал на своем мотоцикле с вечеринки в Аламиде, направлялся в Окленд и был изрядно пьян, когда влетел в припаркованную машину. Владелец машины был нормальным чуваком, он вышел из дома и пытался помочь мне. Но к несчастью я так нажрался, что обвинил его в том, что он припарковал свою машину там, где я смог в нее въехать!

На следующее утро я проснулся за решеткой. Так сильно я напивался всего три или четыре раза в жизни, и каждый опыт был скверным. В камеру вошел полицейский и спросил: “Эй, тебя звать Сонни? У тебя есть сестра по имени Ширли?” Он засунул меня в блевотно-зеленую комнату с телефоном. “Вот, набери своей сестре.” Ночью Ширли несколько раз звонила в тюрягу, а люди за стойкой отвечали ей, что не могут позвать меня к телефону. В любом случае, я был для этого слишком пьян.

После ареста копы отволокли мой байк на штрафстоянку. Имея в запасе всего несколько долларов, Ширли знала, что нужно сначала выкупить мотоцикл, а меня оставить в тюрьме. Она понимала, что как только я протрезвею, то и сам выберусь.

Через пару дней меня отпустили, и я оказался перед судьей по обвинению в нетрезвом вождении, где на своем опыте узнал, какими чокнутыми могут быть суды. Парень, стоящий в очереди передо мной, служил на флоте и разбирался с похожим обвинением. Он признал себя виновным. Судья приговорил его к условному наказанию, после чего отпустил. Черт, я подумал, что со мной поступят так же, поэтому вышел вперед и тоже признал себя виновным. Мне повезло меньше: я получил девяносто дней и штраф двести пятьдесят долларов. Шестьдесят дней судья дал условно, но мне все еще предстояло отсидеть тридцать. Они должны были оттащить мою глупую бестолковую задницу в Санта-Риту.

Санта-Рита располагалась неподалеку от Окленда, сейчас там пригородный район, рядом со бывшим шоссе 50, ныне 580-й трассой. Заведение представляло собой часть тюремной системы округа Аламида, учреждение общего режима для заключенных обоих полов. Тюрьма получила известность, когда туда начали привозить студентов Калифорнийского университета в Беркли, задержанных во время митингов движения “Свободное слово”. Многие Ангелы Ада также прошли через двери Санта-Риты.

На пути в Санта-Риту мы остановились в здании суда округа Аламида в Окленде, где из-за косяка копов мне пришлось провести два дня в камере особого режима окружной тюрьмы. Обычно в таких местах не держали людей вроде меня, с первой судимостью. Но вот он я, восемнадцатилетний парень в камере с двумя другими чуваками, каждого из них обвиняли в двойном убийстве. Черный парень был на пути в газовую камеру, он убил свою подружку и ее любовника. Двое убийц спросили меня, что я здесь делаю. Когда я рассказал им о своем штрафе за вождение в нетрезвом виде, они мне не поверили. Вот что я подразумеваю под чокнутой системой.

Пятнадцать лет спустя, в 1972, я оказался в том же самом тюремном комплексе округа Аламида. Я был там по делу об убийстве Агеро, и со мной сидели двое парней, тоже по обвинениям в убийствах. В камеру привели парнишку лет восемнадцати. Я спросил его, за что он тут. Украл кредитку матери своей подружки и улетел на Гавайи. Он поинтересовался, почему я очутился здесь. “Убийство,” — ответил я. “Убийство?”

Также, как и я когда-то, парнишка оценил ситуацию и попытался скрыть испуг. На самом деле, он был так напуган, что если бы его отпустили на следующий день, то я не думаю, что он когда-либо снова нажил бы себе проблемы. Но судья дал ему девяносто дней в Вакавилле. Я все еще был в той тюрьме, когда через три месяца он вернулся гребаным гангстером. Если бы только они его отпустили, то те девяносто дней в тюрьме не превратили бы его в бандита. Но как только ты попал в тюрьму, провел там какое-то время и адаптировался к системе — им становится нечем тебя напугать.

Когда я наконец добрался до Санта-Риты, капитан вызвал меня в офис и объявил, что я не получу никакого особого отношения только потому, что я — Ангел Ада. Я спросил его: “Вы вызываете сюда каждого заключенного, чтобы сказать это?” Он ответил — нет. “Что ж,” — сказал я, — “выходит, я получил особое отношение прямо со входа.” Ответ ему не понравился.

Мой первый тюремный срок в Санта-Рите прошел не так уж плохо. Я работал в гараже и, поскольку разбирался в байках, обслуживал моторизованные газонокосилки. Система не превратила меня в гангстера потому, что я уже довольно хорошо представлял, чего хочу от жизни — гонять на мотоцикле и веселиться. Тем не менее, в 1957 тюремный срок ставил на тебе клеймо в глазах общества. Но я ездил на мотоцикле с беззаботными парнями, которые работали мало и зарабатывали ровно столько, чтобы хорошо проводить время. Я вращался среди людей, которым было наплевать, что о них думают другие, не говоря уже о том, сидел ли я в тюрьме или нет.




Я бывал в тюрьме и выходил из нее по многим причинам, но она меня никогда не пугала. Так было до тех пока, пока меня не приговорили после признания в торговле наркотиками по делу Агеро. Тюремная система поглотила меня. Для меня перспектива провести остаток жизни в тюрьме стала ударом, который было тяжело, но не невозможно выдержать. После заключения и приговора меня перевели в исправительное учреждение Вакавилля, своего рода центр профориентации. Если ты был из Северной Калифорнии, то здесь они оценивали и распределяли тебя, решали, куда отправить дальше.

По какой-то причине в Вакавилле держали больше “девочек”, чем в любой другой калифорнийской тюряге. Хоть мне и было тридцать два года, пришлось внимательно присматриваться, когда я впервые увидел группу трансвеститов, запертых там. Блин, я думал, что все повидал, но эти парни выглядели в точности как женщины. Это было слишком дико.

Я был готов к любым их выходкам и считал себя тертым калачом. Попасть в тюрьму — не худшая вещь на свете. Они могут запереть тебя, но им не отнять твою внутреннюю свободу. Мой разум мог приспособиться ко всему. Нельзя было сидеть и плакать, скучая по моему байку. К тому же, ты никогда не знаешь, как все может обернуться. Сегодня ты отбываешь пожизненное, а завтра можешь выйти на свободу. Я привык к судебным баталиям так же, как и к дракам в байкерских барах.

Я оказался в тюрьме Фолсом, которую прозвали “Склад”. Если ты застрял в Фолсоме, то это обычно означало, что у тебя серьезные проблемы. Практически все там отбывали пожизненное, условия были тяжелыми, а заключенных редко, если такое вообще случалось, освобождали досрочно. Если ты сидел только пять или десять лет и оказался тут, то скорее всего ты проделал тот еще путь через пенитенциарную систему, и ни одна другая тюрьма тебя не принимала. Поскольку они хотели поддерживать дурную славу Фолсома, руководство окрестило тюрьму «последней остановкой».

Фолсом — вторая старейшая тюрьма Калифорнии, первоначально построенная на участке земли, предоставленном железной дорогой. Ее знаменитые гранитные стены окружают пять тюремных блоков. Местоположение было выбрано из-за большого количества горных пород в округе, которые первые заключенные разбивали на мелкие кусочки для строительства стен. Американ-Ривер не только обеспечивает водоснабжение, но и служит естественной преградой для побегов. Тюрьма изначально была рассчитана на содержание «заключенных, отбывающих длительные сроки, рецидивистов и неисправимых». Самая известная продукция Фолсома — номерные знаки.

Я попал в тюремную систему штата с установленным сроком от пятнадцати до пожизненного. В Вакавилле я подвис на девяносто дней, проводил в камере по семнадцать часов в день. А потом президента Ангелов Ада отправили в тюрьму строгого режима, в Фолсом.

Во время моей первой недели в Фолсоме на меня продолжали вешать обвинения. Федералы судили меня за уклонение от уплаты налогов и еще по трем обвинениям с оружием. Я признал себя виновным и заключил сделку. Судья предложил засчитать дополнительные приговоры одновременно с моим сроком в тюрьме штата, федеральные обвинители не возражали. Если бы я отсидел определенное количество лет по нарушениям уголовного права штата, то это одновременно решило бы вопрос с федеральными обвинениями. В долгосрочной перспективе это обернулось для меня большой удачей. Федералы, как правило, не соглашаются на такие сделки, но тут они посчитали, что и так заперли меня надолго. Все мои признательные показания сэкономили им кучу времени в суде.

До Фолсома я и дня не провел в тюрьме штата, только в окружной, где сидел в камере двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Как по мне, тюрьма штата получше будет. Я уже служил в Армии, поэтому тюрьма стала просто еще одним местом, полным правил и приказов. Мое положение в Ангелах Ада сильно отразилось на тюремной жизни. В штате Калифорния велась жесткая борьба с мотоклубами, так что я знал примерно под сотню фолсомских арестантов. Там всегда сидели от пятидесяти до семидесяти пяти хардкорных байкеров, мы держались вместе.




Уровень охраны в тюрьме определяет режим заключенных. Заключенные в Сан-Квентине могут днем выходить из камер в разное время. В Фолсоме вечером не было никакой движухи, абсолютно. В восемь часов утра ты мог выйти во двор, но к трем часам дня всех запирали, и это значило, что твой день закончился.

В то время Фолсом была единственной тюрьмой строгого режима в штате. Сан-Квентин хоть и был в системе штата, но режим там был помягче. При этом у них были свои способы справляться с эксцессами. Если ты был возмутителем спокойствия в К., то они просто заваривали дверь в твою камеру и открывали ее когда-нибудь потом, может, через несколько месяцев.

В тюряге я в основном зависал с мотоциклистами. Из всех байкеров в Фолсоме одновременно не бывало больше пяти или шести наших, Ангелов Ада. Присутствие других Ангелов очень помогало. Погано, когда твои братья попадают в тюрьму и радостно, когда их выпускают на волю, но вместе сидеть веселее. Мы виделись каждый день, за исключением периодов изоляции. Там были Fu, Marvin, Grubby Glen, Whitey и я. Doug the Thug приходил и уходил, его возили туда-сюда из Сан-Квентина. Другие байкеры вроде Billy Maggot и Brutus также приехали из Сан-Квентина. Это называли “автобусной терапией”. Когда случались проблемы — расовые беспорядки, наркотики, насилие, что угодно — в Сан-Квентине, они хватали всех причастных и увозили, сохраняя их фактическое местонахождение в бюрократической неопределенности. “Автобусная терапия” — еще один способ закрыть глаза на проблему, вместо того, чтобы решить ее.

Среди мотоциклистов встречались как клубные, так и просто заядлые ездоки. Внутри были представители множества клубов: Satan Slaves, Gypsy Jokers, да возьми любой известный клуб, и кто-то из их ребят обязательно там был. В тюрьме члены разных клубов понимали, что пора бы поладить между собой. Там не было клубной вражды.

ВИДЕО — 1 — репортаж про расовые беспорядки в Сан-Квентине, 1969. 2 — Ангелы Ада в Сан-Квентине и не только, 1969 — 1973, из архивов отделения Дейли-Сити. 3 — документальные кадры из какой-то калифорнийской тюрьмы в годы, когда сидел Баргер.

После трех часов дня тебя могли выпустить из камеры только если ты был нужен им в другом месте. И даже тогда тебя вели под конвоем, так как после трех во дворе было запрещено находиться без сопровождения.

Когда я только приехал в Фолсом, во дворе произошло крупное столкновение между белыми и черным. Засвистели пули. Я не знал, в кого и какого хрена они стреляли, поэтому упал в грязь надеясь, что меня не подстрелят. Я скоро разобрался, что к чему. Когда ты видишь во дворе две отдельные противостоящие группы, которые начинают идти стенка на стенку, то ты либо впрягаешься за одну из них, либо падаешь на чертову землю.

Любой, кто ночью вышел во двор один, получал пулю. Если ты бежал по двору, в тебя стреляли. Если во дворе дрались двое, расстреливали обоих, без предупреждения. Когда в Фолсоме что-то случалось, то они сначала палили, а потом уже разбирались. Часть грозной репутации тюряги.

В 1973 ты не мог хранить у себя журналы “Playboy”, телевизоры тоже были под запретом. Портативные радиоприемники с наушниками разрешались только если они работали на батарейках. В первом корпусе, где жил я, не было горячей воды. Каждое утро тебе выдавали ведро горячей воды для бритья. К лету 1975 режим слегка смягчили. Дресс-код и ограничения по журналам ослабили, даже появились телевизоры.

Ты не поверишь: длинные волосы и усы в Фолсоме! Хотел бы я, чтобы волосы росли быстрее, но в одном я точно уверен — никаких больше стрижек, пока я здесь!!!
Письмо к Шэрон, 08.07.1975

Поскольку я был президентом Ангелов Ада, полицейские относились ко мне иначе, говорили со мной немного вежливее. Правилами запрещались собрания более пяти человек. Как-то раз мы были во дворе, валялись на земле и болтали, нас было восемь или десять. Подошел коп и забрал наши карточки-удостоверения. Я немного поспорил с ним. В итоге он вернулся и отдал нам карточки обратно.

Мой друг работал в конторе, где зэки и сотрудники тюрьмы вели дела. Он спросил, известно ли мне, почему нам вернули карточки так быстро. Позже я узнал, что копам было запрещено вступать со мной в споры перед другими заключенным во дворе. Якобы, из-за моего «влияния» — я мог устроить бунт. Думаю, можно сказать, что я держался спокойно, но все равно был своего рода лидером.

Однажды в мастерской я сделал серебряное клубное кольцо. Я носил его во дворе, и с одной из оружейных вышек заметили отблеск металла. Об этом доложили, и копы прижали меня. Они не стали разбираться со мной во дворе, вместо этого меня вызвали в офис и обыскали в поисках ножа. Они хотели отобрать кольцо, но я отказывался отдавать его без расписки, которую мог дать только капитан. Им пришлось бы оформить нарушение за ношение клубного кольца официально. Позже, на слушании дела, я подал жалобу по этому поводу. Я стоял на своем: они позволили мне сделать кольцо в мастерской, а в правилах ничего не запрещало мне его носить. Вместо того, чтобы уничтожить кольцо, им пришлось хранить его с другими личными вещами до моего освобождения. Я чувствовал, что выиграл по крайней мере одну битву.

До Фолсома мне никогда не приходилось писать в бутылку, даже несмотря на сроки в окружной тюрьме по обвинениям, связанным с наркотиками. Они твердили, что брали анализы мочи случайным образом, но мое имя, казалось, всплывало минимум дважды, а иногда и четыре раза в месяц. Черт, да мне было плевать, я был чист. С кокаином я завязал еще в окружной тюрьме. Если они хотели постоянно тестировать меня, то так, блять, тому и быть. Это означало только, что кто-то другой будет под наркотой и не попадется.

Расовые проблемы в Фолсоме не стояли так остро, как в Сан-Квентине и Соледаде. Тут и там случались терки, но все здесь отбывали пожизненное или долгие сроки, так что приходилось находить общий язык. Мы проводили время, занимаясь собственными делами. Люди объединялись в группы: белые, мексиканские, черные банды, мотоциклисты, организации вроде “Арийского братства”, “Ла Фамилиа” и “Черной партизанской семьи”. В каждой группе у меня были друзья, но, к сожалению, в тюрьме все сводится к расе, и ты должен быть со своими. В этом и заключается проблема, нельзя оставаться нейтральным.

Я справлялся с повседневной скукой с помощью чтения, научился печатать на машинке и играть на гитаре. Весь срок я просидел в одиночке. Моя позиция была такова: раз уж вы посадили меня в тюрьму, вам обо мне и заботиться. Когда руководство тюрьмы разрешило семьям приносить арестантам обувь и вещи из дома, я настаивал на том, чтобы носить мешковатую одежду, которую мне выдавала система. В то время, как у большинства заключенных была начищенная до блеска обувь в армейском стиле, я носил изношенные тюремные туфли коричневого цвета.

Завтрак был в шесть часов утра, затем наступало время вернуться в камеру. В восемь часов они открывали двери. Объявлялся набор на фабрику по производству номерных знаков. Ты должен был быть на хорошем положении и под минимальной охраной, чтобы работать во дворе или на территории перед тюрьмой. Доступных работенок было немного, а чтобы получать зарплату надо было иметь счет, который за все время в Фолсоме я так и не завел. Мне счет был без надобности.




Оглавление расположено в последней главе перевода.