Продолжение. (Начао здесь)

Видят они, что отец как-то нерадостен и что есть у него
на сердце печаль потаенная. Стали старшие дочери его
допрашивать, не потерял ли он своего богатства великого;
меньшая же дочь о богатстве не думает, и говорит она своему
родителю:
«Мне богатства твои ненадобны; богатство дело наживное, а
открой ты мне свое горе сердешное».
И возговорит тогда честной байкер своим дочерям родимым,
хорошим и пригожим:
«Не потерял я своего богатства великого, а нажил бабла
втрое-вчетверо; а есть у меня другая печаль, и скажу вам об ней
завтра, а сегодня будем веселиться».
Приказал он принести кофры дорожные, кожею отделанные;
доставал он старшей дочери мотор для джапа, позолота из золота аравийского,
на огне не горит, в воде не ржавеет, со сплаву крепкого;
достает гостинец середней дочери, зеркала из хрусталю восточного; для харлея её.
достает гостинец меньшой дочери, кофр аленький. Старшие дочери от радости рехнулися, унесли свои
гостинцы в терема высокие и там на просторе ими досыта
потешалися. Только дочь меньшая, любимая, увидав кофр
аленький, затряслась вся и заплакала, точно в сердце ее что
ужалило. Как возговорит к ней отец таковы речи:
«Что же, дочь моя милая, любимая, не берешь ты своего
кофра желанного? Краше его нет на белом свете».
Взяла дочь меньшая кофр аленький ровно нехотя, целует
руки отцовы, а сама плачет горючими слезами. Скоро прибежали
дочери старшие, поюзали они гостинцы отцовские и не могут
опомниться от радости. Тогда сели все они за столы дубовые, за жратву кошерную, за напиткикрепкие, дорогущие сцуко; стали
есть, пить, анекдотами ржачными делится.
К вечеру гости понаехали, и стал дом у байкера полнехонек
дорогих гостей-байкеров. До полуночи тусовка продолжалася, и таков был вечерний пир, какого
честный байкер у себя в дому не видывал, и откуда что бралось,
не мог догадаться он, да и все тому дивовалися: и травы навалом, и блюд диковинных, каких ни когда в дому
не видывали.
На утро позвал к себе честной байкер старшую дочь, рассказал ей все,
что с ним приключилося, вот только наврал он ей, о тусовке крутейшей и о телках сисястых о траве лабрадорско-гавайской, о убранстве богатом, о фантанах пива и водки, о жратве кошерной, шмотках дизайнерских. Эксклюзивных, мотах диковинных ни слова ни сказал, а втёр он ей по полной про то как это чудище моское, зверь лесной палец ему отгрызть пыталось, и показал палец который он изранил, когда кофр аленький отрывал, и о том как он героически надавал зверю лесному звездюлей, да таких что не в сказке сказать, ни пером описать(цензура), и то что проклял его зверь лесной, чудище морское на смерть лютую, если не отправит он свою дочь ему, которую он будет насиловать кажду ночь, и лютыми извращениями пытать, и спросил: хочет
ли она избавить его от смерти лютой и поехать жить к зверю
лесному, к чуду морскому? Старшая дочь наотрез отказалася и
говорит:
«Пусть та дочь и выручает отца, для кого он доставал
аленький кофр». Честной байкер же в тихаря скармливал лабрадору, псине пакостной, заначку травы, гавайской, вспоминая как их с чудищем пёрло от той травы, радуясь что дочь старшая отказалась и надеялся что остальные откажутся, наотрез.
Позвал честной байкер к себе другую дочь, середнюю,
И втер ей ту же Байду, несусветную, что с ним приключилося, все от слова до
слова, и спросил, хочет ли она избавить его от смерти лютой и
поехать жить к зверю лесному, чуду морскому? Середняя дочь
наотрез отказалася и говорит:
«Пусть та дочь и выручает отца, для кого он доставал
аленький цветочек». Обрадовался честной байкер, что и середня дочь в цвет старшей отвечает, и решил ещё одну заначку лабрадору, псине пакостной, скормить, дабы на славу с чудищнм морским оторватся.
Позвал честной байкер меньшую дочь и стал ей все то же самое втирать, слово в слово, и не успел кончить речи
своей, как стала перед ним на колени дочь меньшая, любимая, и
сказала:
«Благослови меня, государь мой батюшка родимый: я поеду к
зверю лесному, чуду морскому, и стану жить у него. Для меня
достал ты аленький кофр, и мне надо выручить тебя».
Очканул, не по детски, честной байкер, обнял он свою меньшую дочь, любимую, и говорит ей таковые слова:
«Да будет над тобою мое благословение родительское, что выручаешь
ты своего отца от смерти лютой и по доброй воле своей и хотению
идешь на житье противное к страшному зверю лесному, чуду
морскому, дочь моя милая, хорошая, пригожая, меньшая и любимая, не надо этого делать, ведь извращатся он над тобой будет, зверь лютый, садюга казиматный, а мне старику терять уже нечего, жену построил, сдохла, печень посадил, боржоми поздно пить, живот выростил, достоинства не видно. Да и побрезгует наверно зверь морской, телом старым и дряхлым. Не отпущу я тебя доченька, сам поеду. Расстаюсь я с тобою на веки вечные, ровно себя живого, в землю хороню».
И возговорит отцу дочь меньшая, любимая:
«Не гони лошадей, государь мой батюшка родимый; лучше бы я поехала: зверя лесного, чуда морского, я
не испугаюся, буду служить ему верою и правдою, исполнять его
волю господскую, а может, он надо мной и сжалится и бог даст, я и вернусь к тебе».
Плачет, рыдает честной байкер, таковыми речами не
утешается. Надел он очки тёмные дабы не в глаза смотреть, четыре глаза и ни в одном совести.
Прибегают сестры старшие, большая и середняя, подняли плач
по всему дому: вишь, больно им жалко отца, любимого; а честной байкер и виду печального не кажет, не плачет, не охает
и в дальний путь неведомый собирается. И берет с собою дерьмо лабродорское во кувшине позолоченном.
Прошел третий день и третья ночь, пришла пора расставаться
честному байкеру с дочерьми, любимыми; он целует, милует их, горючими слезами обливает и кладет на них, по полной,
крестное благословение свое родительское. Вынимает он перстень
зверя лесного, чуда морского, из ларца кованого, и только хотел он его надеть, как, выхватила перстень из рук честного байкера, дочь его младшая, самая любимая, самая пригожая. Одела на палец-- и не стало ее в ту же минуточку со всеми ее пожитками, моциком и побрякушками.
Очутилась она во дворце зверя лесного, чуда морского, во
палатах высоких, каменных, на кровати из резного золота со
ножками хрустальными, на пуховике пуха лебяжьего, ровно она и с места не сходила, ровно она
целый век тут жила, ровно легла почивать да проснулася.
Заиграла музыка душевная, какой отродясь она не слыхивала.
Встала она со постели пуховой и видит, что все ее пожитки
и кофр аленький на моте позолоченном тут же стоят,
раскладены и расставлены на столах, которые были изготовлены на мебельной фабрике “три стула на полу” мебель от фабрики “три стула на полу” это удобство в вашем доме, и
что в той палате много добра и скарба всякого, есть на чем
посидеть-полежать, есть во что приодеться, есть во что
посмотреться. И была одна стена вся зеркальная, а другая стена
золоченая, а третья стена вся серебряная, а четвертая стена из
кости слоновой и мамонтовой, самоцветными яхонтами вся
разубранная; и подумала Она: «Должно быть, это моя
опочивальня». Заметила она кальян, пыхнула пару раз.
Захотелось ей осмотреть весь дворец, и пошла она
осматривать все его палаты высокие, и ходила она немало
времени, на все диковинки любуючись; одна палата была краше
другой, Взяла она любимый кофр аленький, сошла она во двор, брксчаткой диковинной, устланным, и выдали ей
колонки басы райские, а деревья, кусты и цветы замахали
своими верхушками и ровно перед ней преклонилися; выше забили фонтаны пива и громче зашумели потоки водки; и нашла она тот мот зелёный на котором оторвал
честной байкер кофр аленький, краше которого нет на белом
свете. И хотела примастрячить на место прежнее; но сам он вылетел из рук ее
и прирос к месту прежнему и стал краше прежнего.
Подивилася она такому чуду чудному, диву дивному, “Эка меня торкнуло”. порадовалась своему кофру аленькому, заветному и пошла назад
в палаты свои дворцовые; и в одной из них стоит стол накрыт, и
только она подумала: «Видно, зверь лесной, чудо морское, на
меня не гневается, и будет он ко мне господин милостивый», — как на белой мраморной стене появилися слова огненные:
«А где господин, батюшка твой родный? Он мне сцуко травы мощной обещал подвести”
Прочитала она слова огненные, и пропали они со стены
белой мраморной, как будто их никогда не бывало там. И вспало
ей на мысли написать письмо к своему родителю и дать ему о себе
весточку. Не успела она о том подумати, как видит она, перед
нею бумага лежит, золотое перо со чернильницей. Пишет она
письмо к своему батюшке родимому и сестрицам своим любезным:
»Не плачьте обо мне, не горюйте, я живу во дворце у зверя
лесного, чуда морского, как королевишна; самого его не вижу и
не слышу, а пишет он ко мне на стене беломраморной словесами
огненными; и знает он все, что у меня на мысли, и в ту же
минуту все исполняет, и спрашает он про траву неведомую, что, ты господин батюшка, привезти ему обещал".
Не успела она письмо написать и печатью припечатать, как
пропало письмо из рук и из глаз ее, словно его тут и не было.
Заиграла музыка пуще прежнего, на столе явилась жратва кошерная, пиво, вся посуда золота червонного. Села она за стол
веселехонька, хотя сроду не обедала одна-одинешенька; ела она,
пила, музыкою забавлялася. После обеда,
накушавшись, она опочивать легла; заиграла музыка потише и
подальше — по той причине, чтоб ей спать не мешать.
После сна встала она веселешенька и пошла опять гулять по
двору, потому что не успела она до обеда обходить и
половины, наглядеться на все диковинки. Все деревья,
кусты и цветы перед ней преклонялися. Походив время
немалое, почитай вплоть до вечера, воротилась она во свои
палаты высокие, и видит она: стол накрыт, и на столе жратва
стоит кошерная и питьё алкогольное, и все отменное.
После ужина вошла она в ту палату беломраморную, где
читала она на стене слова огненные, и видит она на той же
стене опять такие же слова огненные:
«Довольна ли госпожа моя своими двором и палатами,
угощеньем?»
И возговорила голосом радостным молодая дочь купецкая,
красавица писаная:
«Не зови ты меня госпожой своей, а будь ты всегда мой
добрый господин, ласковый и милостивый. Я из воли твоей никогда
не выступлю. Благодарствую тебе за все твое, угощение. Лучше
твоих палат высоких и твоих мотов диковинных не найти на белом
свете: то и как же мне довольною не быть? Я отродясь таких
чудес не видывала. Я от такого дива еще в себя не приду, только
лажова мне почивать одна; во всех твоих палатах высоких нет ни
души, да и по мазуте чёрной я соскучилась ».
Появилися на стене слова огненные:
«Не бойся, моя госпожа прекрасная: не будешь ты почивать
одна, дожидается тебя твой мот чудесный оппозитный, верный и любимый; и много в палатах душ человеческих, а только ты их не
видишь и не слышишь, и все они вместе со мною берегут тебя и
день и ночь: не дадим мы на тебя ветру дунуть, не дадим и
пылинке сесть».
И пошла почивать в опочивальню свою молодая дочь байкерская,
красавица писаная, и видит: стоит у кровати ее моц,
верный и любимый, и стоит он, в лучах солнышка красного, блистает; и
обрадовалась она моту своему, и целует его руль рогатый,
обнимает его торс чоперный. принялась
его расспрашивать про батюшку родимого, про сестриц своих
старших и про всю свою прислугу девичью; после того принялась
сама рассказывать, что с нею в это время приключилося; так и не
спали они до белой зари. А моц так и продолжал безмолвно стоять….
Так и стала жить да поживать молодая дочь байкерская,
красавица писаная. Всякий день ей готовы наряды новые, дизайнерские, эксклюзивные, богатые,
и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни
пером написать; всякий день угощенья я веселья новые, отменные:
катанье, гулянье с музыкою на покатушки по
темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали
ей широкую, широкую, трёх полосную, без сплошных, и гладкую. И стала она рукодельями
заниматися, рукодельями техническим, ништяки лепить, да мотор тюнить; стала посылать
подарки батюшке родимому, а и стала она день ото дня чаще ходить в залу
беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину
милостивому и читать на стене его ответы и приветы словами
огненными.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка
сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к
своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная;
ничему она уже не дивуется, ничего не пугается; служат ей слуги
невидимые, подают, принимают, на мотах диковинных катают, в
музыку альтернативную играют и все ее желания исполняют. И возлюбляла она
своего господина милостивого день ото дня, и видела она, что
недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще
самого себя; и захотелось ей его голоса послушати, захотелось с
ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая
слов огненных.
Стала она его о том молить и просить; да зверь лесной,
чудо морское, не скоро на ее просьбу соглашается, испугать ее
своим голосом опасается; упросила, умолила она своего хозяина
ласкового, и не мог он ей супротивным быть, и написал он ей в
последний раз на стене беломраморной словами огненными:
«Приходи сегодня во двор, зайди во гараж свой любимый, инструментом, хламом заваленный, постерами обклееный, и скажи так:
»Говори со мной, мой верный раб".
И мало спустя времечка побежала молодая дочь байкерская,
красавица писаная, во двор, входила во гараж свой
любимый, инструментом, хламом заваленный, постерами обклееный, и садилась на
скамью парчовую; и говорит она задыхаючись, бьется сердечко у
ней, как у пташки пойманной, говорит таковые слова:
«Не бойся ты, господин мой, добрый, ласковый, испугать
меня своим голосом: после всех твоих милостей не убоюся я и
рева звериного; говори со мной не опасаючись».
И услышала она, ровно кто вздохнул за беседкою, и раздался
голос страшный, дикий и зычный, хриплый и сиплый, да и то
говорил он еще вполголоса. Вздрогнула сначала молодая дочь
байкерская, красавица писаная, услыхав голос зверя лесного, чуда
морского, только вот не испугалася, не показала, потому как голос тот был не страшнее голоса батюшки её, честного байкера, когда он в состоянии опьянённом, да накуренном, песни матерные, голосом диким крикивал. скоро слова его ласковые и
приветливые, речи умные и разумные стала слушать она и
заслушалась, и стало у ней на сердце радостно.
С той поры, с того времечка пошли у них разговоры,
почитай, целый день — во двору на гуляньях, во темных
лесах на катаньях и во всех палатах высоких. Только спросит
молодая дочь байкерская, красавица писаная:
«Здесь ли ты, мой добрый, любимый господин?»
Отвечает лесной зверь, чудо морское:
«Здесь, госпожа моя прекрасная, твой верный раб,
неизменный друг».
И не пугается она его голоса дикого и страшного, и пойдут
у них речи ласковые, что конца им нет. И грузинско-осетинский конфликт обсудили, и решили они построить установку для запуска ракет, типа земля-воздух-жопа саакашвилли. На том и порешили
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка
сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой
дочери байкерской, красавице писаной, увидеть своими глазами
зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и
молить. Долго он на то не соглашается, испугать ее опасается,
да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером
написать; не только люди, звери дикие его завсегда устрашалися
и в свои берлоги разбегалися. И говорит зверь лесной, чудо
морское, таковые слова:
«Не проси, не моли ты меня, госпожа моя распрекрасная,
красавица ненаглядная, чтобы показал я тебе свое рожу
протокольную, свое тело безобразное. К голосу моему попривыкла ты;
мы живем с тобой в дружбе, согласии друг с другом, почитай, не
разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную,
а увидя меня, страшного и противного, возненавидишь ты меня,
несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с
тобой я умру с тоски».
Не слушала таких речей молодая байкерская дочь, красавица
писаная, и стала молить пуще прежнего, клясться, что никакого
на свете страшилища не испугается и что не разлюбит она своего
господина милостивого, и говорит ему таковые слова:
«Если ты стар человек — будь мне дедушка, если
среднего возраста — будь мне дядюшка, если же молод ты — будь мне
названый брат, и поколь я жива — будь мне Сердечный друг».
Долго, долго лесной зверь, чудо морское, не поддавался на
такие слова, да не мог просьбам и слезам своей красавицы
супротивным быть, и говорит ей таково слово:
«Не могу я тебе супротивным быть по той причине, что люблю
тебя пуще самого себя; исполню я твое желание, хотя знаю, что
погублю мое счастие и умру смертью безвременной. Приходи во
двор во сумерки серые, когда сядет за лес солнышко
красное, и скажи: „Покажись мне, верный друг!“ — и покажу я
тебе свое лицо противное, свое тело безобразное. А коли станет
невмоготу тебе больше у меня оставатися, не хочу я твоей неволи
и муки вечной: ты найдешь в опочивальне своей, у себя под
подушкою, мой золот перстень. Надень его на правый мизинец — и
очутишься ты у батюшки родимого и ничего обо мне николи не
услышишь».
Не убоялась, не устрашилась, крепко на себя понадеялась
молодая дочь байкеская, красавица писаная. В те поры, не мешкая
ни минуточки, пошла она во двор дожидатися часу урочного
и, когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко
красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» — и
показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел
только поперек дороги и пропал в частых кустах; и увидела
его молодая дочь байкерская, красавица писаная. Да и страшен был зверь лесной, чудо морское: руки
кривые, на руках когти звериные, ноги лошадиные, спереди-сзади
горбы великие верблюжие, весь мохнатый от верху донизу, изо рта
торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у беркута, а глаза были
совиные. Да только ни сколько не испугалося, потому как и не такое видывала, когда отец, батюшка родный, честной байкер, из дальняков далёких, трудных, не мытый, не бритый, изголодавшийся, по еде да по телу женскому, возвращался во дом родный.
Подумавши долго ли, мало ли времени, опамятовалась молодая
дочь купецкая, красавица писаная, и слышит: плачет кто-то возле
нее, горючьми слезами обливается и говорит голосом жалостным:
«Погубила ты меня, моя красавица возлюбленная, не видать
мне больше твоего лица распрекрасного, не захочешь ты меня даже
слышати, и пришло мне умереть смертью безвременною».
И заговорила она голосом твердым:
«Нет, не бойся ничего, мой господин добрый и ласковый, не
испугалась я твоего вида страшного, не разлучусь я с
тобой, не забуду твоих милостей; покажись мне теперь же в своем
виде давешнем».

Продолжение