В некоем царстве, в некоем государстве жил-был богатый
байкер, именитый оппозитчик.
Много у него было всякой техники, дорогих харлеев
заморских, джапов звонких, счетов в швейцарском банке, и было у того байкера три дочери, все три красавицы
писаные, а меньшая лучше всех; и любил он дочерей своих больше
всего своего богатства, всякой техники, дорогих харлеев
заморских, джапов звонких, счетов в швейцарском банке — по той причине, что он был вдовец и
любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую
дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и в технике шарила лучше всех.
Вот и собирается тот байкер на слёт мотоциклетный, за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое
государство, и говорит он своим любезным дочерям:
«Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери мои
пригожие, еду я по своим байкерским делам за тридевять земель, в
тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли
времени проезжу — не ведаю, и наказываю я вам жить без меня
честно и смирно, и коли вы будете жить без меня честно и
смирно, то привезу вам такие ништяки, каких вы сами захотите,
и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете,
каких ништяков вам хочется».
Думали они три дня и три ночи и пришли к своему родителю,
и стал он их спрашивать, каких ништяков желают. Старшая дочь
поклонилась отцу в ноги да и говорит ему первая:
«Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне косухи кожаной да бонданы брендовой, ни покрышек дорогих, ни Маслов синтетических, а привези ты мне для джапа моего, мотор золочёный, из сплаву крепкого, чтоб был он быстрым как ветер.
Честной байкер призадумался и сказал потом:
»Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, привезу я
тебе таковой мотор; знаю я за морем такого человека, который
достанет мне таковой мотор; а и есть он у одного олигарха
заморского, а и спрятан он в кладовой каменной, а и стоит та
кладовая в каменной горе, глубиной на три сажени, за тремя
дверьми железными, за тремя замками немецкими. Работа будет
немалая: да для моего кошеля супротивного нет".
Поклонилась ему в ноги дочь середняя и говорит:
«Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне косухи кожаной да бонданы брендовой, ни покрышек дорогих, ни Маслов синтетических, не вези ты мне для джапа, мотор золочёный, а привези ты мне зеркала на харлея моего, из хрусталю восточного, цельного,
беспорочного, чтобы, глядя в них, видела я всю красоту
поднебесную и чтоб, смотрясь в них, я не старилась и красота б
моя девичья прибавлялася».
Призадумался честной байкер и, подумав мало ли, много ли
времени, говорит ей таковые слова:
«Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я
тебе таковые хрустальные зеркала; а и есть они у дочери нефте-магната саудовского, молодой львицы светской, красоты несказанной,
неописанной и негаданной; и схоронены те зеркала в терему
каменном, высоком, и стоит он на горе каменной, вершина той горы
в триста сажень, за семью дверьми железными, за семью замками
немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на
каждой ступени стоит по воину и день и ночь с
саблею наголо булатною, и ключи от тех дверей железных носит
львица светская на поясе. Знаю я за морем такого человека, и
достанет он мне таковые зеркала раздобудет. Потяжеле твоя работа
сестриной, да для моего кошеля супротивного нет».
Поклонилась в ноги отцу меньшая дочь и говорит таково
слово:
«Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне косухи кожаной да бонданы брендовой, ни покрышек дорогих, ни Маслов синтетических, не вези ты мне для джапа, мотор золочёный, не вози ты мне зеркала из хрусталю восточного, цельного,
беспорочного, а
привези ты мне аленький кофр, которого бы не было краше на
белом свете».
Призадумался честной байкер крепче прежнего. Мало ли, много
ли времени он думал, доподлинно сказать не могу; надумавшись,
он целует, ласкает, приголубливает свою меньшую дочь, любимую,
и говорит таковые слова:
«Ну, задала ты мне работу потяжеле сестриных: коли знаешь,
что искать, то как не сыскать, а как найти то, чего сам не
знаешь? Аленький кофр не хитро найти, да как же узнать мне,
что краше его нет на белом свете? Буду стараться, а на гостинце
не взыщи».
И отпустил он дочерей своих, хороших, пригожих, в ихние
терема девичьи. Стал он собираться в путь, во дороженьку, в
дальние края заморские. Долго ли, много ли он собирался, я не
знаю и не ведаю: скоро сказка сказывается, не скоро дело
делается. Поехал он в путь, во дороженьку.
Вот ездит честной баукер по чужим сторонам заморским, по
королевствам невиданным; посещает он фесты всяческие, мотор-шоу знаменитые. Отыскал он заветный гостинец для
своей старшей дочери мотор для джапа и в правду золочёный, из сплаву крепкого. Отыскал заветный
гостинец и для своей средней дочери: зеркала, на харлей её, хрустальные, а в
них видна вся красота поднебесная, и, смотрясь в них, девичья
красота не стареется, а прибавляется. Не может он только найти
заветного гостинца для меньшой, любимой дочери — аленького
кофра, краше которого не было бы на белом свете.
Находил он во дворцах олигархов, меров и прочих чиновников
много аленьких кофров такой красоты, что ни в сказке
сказать, ни пером написать; да никто ему коленвалом не клянётся, что
краше того кофра нет на белом свете; да и сам он того не
думает. Вот едет он путем-
дорогою со своими друзьями верными по пескам сыпучим, по
лесам дремучим, и, откуда ни возьмись, налетели на него
мусарюги, бусурманские, турецкие да индейские, и, увидя беду
неминучую, сворачивает честной байкер и катит в темные леса. «Пусть-де меня
растерзают нарки лютые, чем попасться мне в руки ментовские,
поганые и доживать свой век в плену во неволе».
Катит он по тому лесу дремучему, непроездному,
непроходному, и что дальше едет, то дорога лучше становится,
словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты
раздвигаются. Смотрит назад. — руки не просунуть, смотрит
направо — пни да колоды, зайцу косому не проскочить, смотрит
налево — а и хуже того. Дивуется честной байкер, думает не
придумает, что с ним за чудо совершается, а сам все едет да
едет: у него под колёсами дорога асфальтовая, ровная. Едет он день от утра до
вечера, не слышит он реву мотоциклетного, ни визга сирены ментовской, ни шипения автомобилей, ровно около него все
повымерло. Вот пришла и темная ночь; кругом его хоть глаз
выколи, а у него под мотом светлехонько. Вот едет он, почитай,
до полуночи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он:
«Видно, лес горит, так зачем же мне туда ехать на верную смерть,
неминучую?»
Поворотил он назад — нельзя ехать, направо, налево — нельзя ехать. «Дай постою на
одном месте, — может, зарево пойдет в другую сторону, аль
прочь от меня, аль потухнет совсем».
Вот и стал он, дожидается; да не тут-то было: зарево точно
к нему навстречу идет, и как будто около него светлее
становится; думал он, думал и порешил ехать вперед. Двух смертей
не бывать, а одной не миновать. Перекрестился байкер и поехал
вперед. Чем дальше едет, тем светлее становится, и стало,
почитай, как белый день, а не слышно шуму и треску пожарного.
Выезжает он под конец на поляну широкую и посередь той поляны
широкой стоит дом не дом чертог не чертог, а дворец президентский весь в огне, в серебре и золоте и в каменьях
самоцветных, весь горит и светит, а огня не видать; ровно
солнышко красное, тяжело на него глазам смотреть. Все
окошки во дворце растворены, и играет в нем мерлин менсон.
Въезжает он на широкий двор, в ворота широкие растворенные;
дорога пошла из белого мрамора, а по сторонам бьют фонтаны
пива, высокие, большие и малые… Слезает он с мота и входит он во дворец по
лестнице, устланной дорогим сукном, со перилами
позолоченными; вошел в горницу — нет никого; в другую, в
третью — нет никого; в пятую, десятую — нет никого; а
убранство везде царское, неслыханное и невиданное: золото,
серебро, хрустали восточные, кость слоновая и мамонтовая.
Дивится честной байкер такому богатству несказанному, а
вдвое того, что хозяина нет; не только хозяина, и прислуги нет;
а музыка играет не смолкаючи; и подумал он в те поры про себя:
«Все хорошо, да только пива нет, и сисек тема не раскрыта» — и вырос перед ним стол,
убранный-разубранный: в посуде золотой да серебряной пиво
стоит, и вина заморские, и жратва кошерная. Сел он за
стол без сумления, напился, наелся досыта, потому что не ел
сутки целые; кушанье такое, что и сказать нельзя, — того и
гляди, что язык проглотишь, а он, по лесам и пескам ездил,
крепко проголодался; встал он из-за стола, а поклониться некому
и сказать спасибо за хлеб за соль и сиськи некому. Не успел он встать да
оглянуться, а стола с кушаньем как не бывало, а музыка играет
не умолкаючи.
Дивуется честной байкер такому чуду чудному и такому диву
дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам
думает: «Хорошо бы теперь поспать да с тёлкой грудастой под боком» — и видит,
стоит перед ним кровать резная, из чистого золота, на ножках
хрустальных, с пологом серебряным, с бахромою и кистями
жемчужными; на ней тёлка.
Дивится байкер такому чуду новому, новому и чудному;
ложится он на высокую кровать, и за дело………
Просыпается купец, а солнце уже взошло выше дерева
стоячего. Проснулся купец, а вдруг опомниться не может: всю
ночь видел он во сне дочерей своих любезных, хороших и
пригожих, и видел он дочерей своих старших: старшую и середнюю,
что они веселым-веселехоньки, а печальна одна дочь меньшая,
любимая; что у старшей и середней дочери есть ништяки богатые и
что сбираются они на тусовку крутую, не дождавшись его благословения
отцовского; меньшая же дочь любимая, красавица писаная, о
тусовках и слышать не хочет, покуда не воротится ее родимый
батюшка с кофром аленьким. И стало у него на душе и радостно и не радостно.
Встал он со кровати высокой, шмотьё ему все приготовлено дизайнерское эксклюзивное,
и фонтан пива бьет в чашу хрустальную; он одевается, напивается
и уж новому, чуду не дивуется: жратва кошерная на столе стоит. Помолившись богу, он накушался, и
стал он опять по палатам ходить, чтоб опять на них полюбоватися
при свете солнышка красного. Все показалось ему лучше
вчерашнего. Вот видит он в окна растворенные, что кругом дворца
стоят байки диковинные, и ништяки на них красоты
неописанной. Захотелось ему к тем байкам прогулятися.
Сходит он по другой лестнице из мрамора зеленого, из
малахита медного, с перилами позолоченными, сходит прямо во двор. Гуляет он и любуется мотами диковинными глядя на них,
слюнки текут; распрекрасные, Махровые,
всякими красками расписанные; колонки стоят на них невиданные: словно золотом и серебром выложенные,
басы выдают райские; фонтаны пива бьют высокие, глядеть на
их вышину — голова запрокидывается; и бегут и шумят пива и водки потоки по колодам хрустальным.
Ходит честной байкер, дивуется; на все такие диковинки
глаза у него разбежалися, и не знает он, на что смотреть и кого
слушать. Ходил он так много ли, мало ли времени — неведомо:
скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. И вдруг видит
он, на моте зеленом стоит кофр цвету алого, красоты
невиданной и неслыханной, что ни в сказке сказать, ни пером
написать. У честного байкера дух занимается; подходит он ко тому
моту; затряслись и руки и ноги у байкера, и возговорил он голосом
радостным:
«Вот аленький кофр, какого нет краше ни белом свете, о
каком просила меня дочь меньшая, любимая».
И, проговорив таковы слова, он подошел и оторвал аленький
кофр. В ту же минуту, безо всяких туч, блеснула молния и
ударил гром, земля зашаталася под ногами, — и вырос, как
будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не
человек, а так какое-то чудище, страшное и мохнатое, в косухе потёртой, в ботинках стоптаных, бондане выцвевшей и заревел
он голосом диким:
«Папаша, а вам не кажется что ваше место на параше, а не ходить тут кофры рвать, это мой
заповедный, любимый кофр. Я хранил его паче зеницы ока
моего и всякий день утешался, на него глядючи, а ты лишил меня
всей утехи в моей жизни. Я хозяин дворца, я принял тебя,
как байкера, знатного оппозитчика, накормил, напоил и спать с тёлкой, грудастой, уложил,
а ты эдак-то заплатил за мое добро? Знай же свою участь
горькую: умереть тебе за свою вину смертью безвременною!.. ты меня понял?»
И несчетное число голосов диких со всех сторон завопило:
«Ты меня понял…. Понял….Понял…… Понял…..»
У честного байкера от страха зуб на зуб не приходил, он
оглянулся кругом и и говорит ”Ты меня на понял не бери, я за понял два срока отматал, понял? И вообще не по христиански получается, делится надо.”
“Есть у меня
три дочери, три дочери красавицы, хорошие и пригожие; обещал я
им по ништяку привезть: старшей дочери — мотор для джапа,
средней дочери — зеркала хрустальные, на харлея её, а меньшой дочери — аленький кофр, какого бы не было краше на белом свете.
Старшим дочерям гостинцы я сыскал, а меньшой дочери гостинца
отыскать не мог; увидел я такой гостинец у тебя — аленький кофр, какого краше нет на белом свете, и подумал
я, что такому хозяину, богатому-богатому, славному и могучему,
не будет жалко кофра аленького, о каком просила моя меньшая
дочь, любимая. Каюсь я в своей вине перед твоим величеством. Ты
прости мне, неразумному и глупому, отпусти меня к моим дочерям
родимым и подари мне кофр аленький для гостинца моей
меньшой, любимой дочери. Заплачу я тебе бабла немеряно коль зажал ты мне просто так его отдать".
Раздался по лесу хохот, словно гром загремел, и возговорит
байкеру зверь лесной, чудо морское, уёбище кладбищенское:
«Не надо мне твоего бабла: мне своего девать некуда.
Нет тебе от меня никакой милости, и задолбают тебя мои слуги
верные карданами стальными. Есть одно для тебя спасенье.
Я отпущу тебя домой невредимого, нагружу тебе ништяков хромучих и кожаных,,
подарю кофр аленький, коли дашь ты мне слово честное
байкерское и запись своей руки, что пришлешь заместо себя одну из
дочерей своих, хороших, пригожих; я обиды ей никакой не сделаю,
а и будет она жить у меня в чести и приволье, как сам ты жил во
дворце моем. Стало скучно мне жить одному, и хочу я залучить
себе товарища».
Так и опух байкер от слов услышанных, матом трёх этажным кроет; а и взглянет он на зверя лесного, на чудо морское,
а и вспомнит он своих дочерей, хороших, пригожих, а и пуще того
завопит истошным голосом: больно страшен был лесной зверь, чудо
морское. Много времени честной байкер матом ругается, и возговорит он голосом злобным:
“А ты за слуг не прячься, выходи на бой смнртный, 3,14здить тебя буду, больно”
Возговорит купцу зверь лесной, чудо морское:
«Не хочу я бится с тобой смертным боем, ибо времена щас другие, дипломатия рулит. Лучше давай по бокалу пивка и по косяку пыхнем».
Думал, думал байкер думу крепкую и придумал так: «Лучше мне
с лесным зверем, чудом морским на мировую пойти, а то слуг его с карданами на понт нечем брать».
И расположились они во горнице светлой да убранством богатой, с бокалом пивка. Тут лесной зверь, чудо морское даёт байкеру косяк и молвит “Взрывай” на что честной байкер молвит ”это чё за зубочистка?” чудище лесное молвит ”Да ну на….! Давай взрывай!” честной байкер молвит “Да сам ты посмотри” лесное чудище берёт “Точно зубочистка” Выкидывает, и начинает рытся в кармане, долго ли рылся не знаю, но тут он молвит “О! нашел! А… нет… это мой хрен. Во! Теперь нашел” и подает находку честному байкеру, молвит честной байкер “Ты чё, эту закарючку со своим хреном попутал? Ща обожди, где то была у меня заначка” и достал честной байкер косяк небывалых размеров, да таких что и чудищу лесному, зверю морскому даже во сне не снилось. Вобщем пыхнули они. Дурь была и вправду знатной, и плющило их, и долбало… шапку отобрало и убежало….
Молвит тут чудище лесное, уёбище морское: ”Это чё за дурь такая…..?” молвит честной байкер “Это смесь лабродорской и гавайской”. Молвит чудище морское “Это что ещё за лабродорская?”. Молвит честной байкер “Да по дурости своей, несусветной, оставил я травы заначку на столе, съел её мой лабрадор, псина пакостная, бесталковая, так я за ним три дня с пластиковым пакетом бегал”. Молвит чудище лесное ”Слышь, так чё мы дерьма собачьего обкурились?!!!” молвит честной байкер “Ага…….”, Молвит лесное чудище “А прёт зато как…..”
Накурились в тот день честной байкер и чудище морское не по детски, обменивались они идеями бредовыми, девок грудастых назаказывали, гуляли на славу, да так что ни в сказке сказать ни пером описать.
Проснулись честной байкер и чудище лесное, на дворе уж солнышко красное выше дерева стоячего. А их уж
шмотки чистые, да эксклюзивные дожидаются у кровати, оделись они, похмелились с бодунища, пивком из фонтана, да позавтркали жратвой кошерной. За завтраком чудище морское, зверь лесной молвит “Да…. Погудели мы вчера с тобой на славу, так и быть отпущу я тебя, ничего в замен не прося, потому как уж тыщу лет так не отрывался. Единственная просьба, ты хоть иногда сюда заезжай, а то помираю тут от скуки”. Молвит честной байкер: “Спасибо тебе громадное, да… оттянулись вчера и вправду, дай бог, так захжать то я не против, вот только дороги то не знаю, навигатор то я просеял”. Фальши у него на уме не было, а
потому он рассказал, что у него было на мыслях. Зверь лесной,
чудо морское, и без того их знал; видя его правду, он снял с своей руки золотой
перстень, грам на 400, и подал его честному байкеру.
И только честной байкер успел надеть его на правый мизинец,
как очутился он в воротах своего широкого двора; в ту пору в те
же ворота въезжали его друзья богатые с прислугою верною, и
привезли они бабла и товаров втрое больше прежнего. Поднялся в
доме шум и гвалт, повскакали дочери из-за мотов своих, они отца целовать, миловать и разными ласковыми
именами называть, и две старшие сестры лебезят пуще меньшей
сестры.

Продолжение