Путешествия

<<<НАЧАЛО ЗДЕСЬ<<<





Таджикистан постепенно превращается в туристическую страну и мой душанбинский хостел плотно заселён разношерстной публикой. Вот группа бельгийских велосипедистов — занята ежедневным обследованием окружающих горных систем. Вот Эдик из Благовещенска, ему двадцать два года — на пути к своей мечте, Антарктиде, он ищет пока что работу официантом в Душанбе чтобы заработать немного денег; человек из Афганистана — имеет некие проблемы с властьпридержащими на родине и теперь здесь, в соседнем Таджикистане в поисках лучшей участи; германские девушки – просто путешествуют на различных видах транспорта; продавец препаратов для здоровья из Уфы — вторую неделю организует в Душанбе некую структуру по сбыту своих снадобий; наконец, американец, которого я сначала недооценил – небольшой, смуглый, рыхлый, с круглым животиком, похожий на индийского коммивояжёра. Американец круглосуточно улыбался и непрерывно что-то говорил среди вежливо внимающих ему немецких девушек. Но через пару дней, уже на Памирском тракте, когда на одном из участков дорогу завалило камнепадом и водители, сбившись в кучку коротали время, я увидел его всё такого же веселого, окруженного со своим велосипедом многочисленными слушателями. Случилось это едва ли не в двухстах километрах от Душанбе, которые он проехал на груженом велосипеде по раздолбанной горной дороге с раннего утра за один присест!

На осмотр столицы Таджикистана Душанбе у меня был отведен один день. Душанбинец и уже московский студент Гулджон (Джонни), который устраивал мне регистрацию и разрешение на въезд в горный Бадахшан, указал в письме номер дома, в котором располагался их офис — пятьдесят пять вместо пятидесяти, и я минут сорок бестолково кружил вокруг шестиметрового забора, окружавшего стройку, за которым он согласно гуглкарте должен находиться. Главная площадь города с хилыми тенями от молодых деревьев, в июле подобна раскалённой сковородке. От памятника Исмаилу Сомони мне, фотографирующему его снизу, сверху машет охраняющий его полицейский, целый майор, требуя подойти. Предполагая очередные претензии, иду к представителю власти по ступеням наверх. А майор встречает меня радушной улыбкой, советует лучшее место для съемки, фотографирует меня на фоне памятника и на фоне душанбинских далей, затем рассказывает всю свою биографию, особенно тепло вспоминая службу в рядах советской армии в Уфе и в заключении приглашает в его офис, расположенный прямо у ног Сомони, чтобы совместно разделаться с арбузом. Через полчаса другой полицейский, сержант, видимо никогда не бывавший в воинских частях СССР в силу своего возраста, начинает «разговор» за то, что я не в положенном месте пересек полукилометровый фонтан напротив президентского дворца (поперечная бетонная перемычка чаши фонтана истоптана сотнями ног, проходящих по ней людей). У меня в кармане нет даже паспорта — я оставил его Джонни, но я лезу на рожон, разговариваю без какого-либо пиетета, хотя и без явной грубости, показываю водительские права, да и то из своих рук, чем сержант особенно недоволен. На обещания отвести меня в отделение, где со мной будут разговаривать «по-другому», охотно соглашаюсь пойти куда угодно. И мы даже идём, но у первого же перекрестка сержант неожиданно желает мне счастливого пути и с обиженным лицом возвращается на свой боевой пост без «заработка».

С утра, дождавшись Джонни в своём хостеле и завладев необходимыми документами для дальнейшего передвижения по Таджикистану я, наконец, выехал на оперативный простор, а именно уже на тот самый Памирский тракт, ради которого по большей части, собственно и проделал весь этот неблизкий путь из срединной России. Каменистая дорога — вверх, вниз, вправо, влево, петляет от одного кишлака к другому. Высота пока около тысячи метров, несколько перевалов по полторы — две тысячи. Жара. В путешествии нужно прислушиваться к своему организму чтобы он не подвёл — какие у него там нужды, что он там желал бы на завтрак либо обед. Чаще всего на обед мой организм требовал исключительно арбуз. Такой обед в придорожных арбузных развалах стоил мне около трёх сомони — цена маленькой бутылки воды в Душанбе. За туалет платить тоже нет необходимости: во-первых, какой туалет может быть в таджикских горах, а во-вторых, после целиком в одиночку съеденного арбуза, в туалете не было необходимости — весь арбуз целиком выходил через кожные покровы в виде потоков пота. Съесть в одиночку целиком арбуз и ни разу не пописать! Такое может быть только в Средней Азии! Да и покупать его не всегда была необходимость. Арбузом там и тут угощают полицейские на блокпостах. Вот на очередном из них, маленький весёлый капитан лет сорока пяти утягивает меня за рукав в свой командный пункт, предлагает арбуз, шашлык, рассказывает, конечно же, про два незабываемых года, проведенных в молодости в России. Его более молодые подчинённые с явным непониманием отводят глаза от разбитного начальника — к чему всё это избыточное гостеприимство?





На одном из участков — завал из камней, скопилось несколько десятков машин, ждём, когда расчистят. Вижу вышеупомянутого вечнопозитивного американца на велосипеде и здесь же забугорно-забубённого вида мотоциклиста с черными кистями пыльных дредов на голове, растянувшегося на коврике рядом со своей младшей Тенерой. Знакомимся — Мауро из Италии, физик, едет из Турина через Грузию, Азербайджан и Памир в Монголию и далее — через Россию обратно. На пару дней Мауро стал моим напарником, а я, к тому же, ещё и его переводчиком. Мне было полезно два дня подряд поупражняться в английском, обсудив с ним сложнейшие вопросы европейской науки и политики. Для Мауро же, который жаловался на маленький бюджет, наше знакомство тоже оказалось вполне полезным — как с европейца, все лица, предоставляющие товары и услуги, стремились получить с него по-полной, со мной же такой номер не проходил и Мауро существенно экономил на постоях в кемпингах, завтраках и ужинах. После моих переговоров, Мауро удивлялся и радовался низким ценам: матрас в хостеле — пятнадцать сомони (меньше двух долларов), ужин — десять сомони (один доллар), завтрак тоже десять. Неудивительно, что итальянец в дальнейшем не хотел со мной расставаться.




Дорога идёт вдоль реки Пяндж. Могучая река неукротимо несёт свои серые воды, с низким гулом перетекая полноводными перекатами. На другом берегу мрачные скалы Афганистана, маленькие тёмные коробки домов в кишлаках, больше похожие на брошенные доты, людей не видно. На той стороне реки своя дорога, и когда она появляется из-за скал, изредка на ней видны фигурки людей, скота или ползущие автомобили. Временами река сужается и две дороги разделяет пара сотен метров. Тогда можно помахать рукой проезжающему афганцу на китайском малокубатурнике, а он помашет в ответ.

Весь западный Памирский тракт (его часть до Хорога) для мотоциклиста, если он не новичок, по сути является многосоткилометровой набережной и особого труда для передвижения не представляет, по крайней мере летом. Другое дело для тяжелых фур и грузовиков. Узкая каменистая дорога изобилует закрытыми поворотами, нависающими над дорогой глыбами скал, размывами стекающей через дорогу воды. Вот передо мной тяжелогруженый автопоезд балансирует на части из ряда своих колёс. Другая часть висит над промоиной, заканчивающейся обрывом в полуметре от правых покрышек. Слева от фуры поднимается вертикальная скала, крыша кабины едва не цепляет нависающую над ней глыбу. Усложняет манёвры водителю то, что дорога в этом месте делает приличный изгиб, который нужно учитывать при контроле за габаритами… Мда… Удачи вам, ребята, памирские шофёры!













Ну а мотоциклисты наслаждаются жизнью. Заслышав рокот мотора, местные жители оборачиваются и улыбаются. Все без исключения дети и половина взрослых машут руками. А также, и третья часть коров и даже некоторые ослы (эти машут хвостами). Пацаны протягивают руки для дружеского хлопка прямо на ходу, здесь это традиция.

За второй день тракта было пройдено двести пятьдесят километров. В этот день мы разминулись с Мауро и за сотню километров до Хорога я ночевал у Бека, так зовут владельца одного из приютов. Мой ровесник, конечно же он служил в России — в Сибири. Бек — коренной памирец. Грустно рассказывает, что работы здесь нет, бывал он на заработках в Петербурге, работал вместе с другими таджиками на заводе, несколько месяцев без выходных. Зарплата тридцать тысяч рублей, а у русских за ту же работу, с выходными — сорок.

У Бека стандартный памирский «отель» — пять матрасов на полу в комнате в ряд. Душа нет, но можно помыться во дворе из шланга, ледяная вода подаётся из Пянджа насосом. Уборная через дорогу, ночью нужно ходить с фонариком. В эту ночь у меня начались неприятности. Что случилось с моим организмом не очень понятно — начало горной болезни, ледяной душ из Пянджа, или, может быть, плохо прожаренный кусок мяса в Бековой столовой, а может быть всего понемногу и сразу. Всю ночь организм трясло, из него текло, с этого дня организм существенно утратил способность сосредоточиться, нормально мыслить и что-либо продуктивно делать. К тому же, от Хорога трасса стала круто забирать вверх и, наконец, поднялась до высот четырёх километров и более. Это не преминуло обострить ситуацию с организмом в ещё более худшую сторону. Наверное, у опытных альпинистов эти проблемы с дыханием и движением начинаются с гораздо больших высот, у меня же, обитателя равнины, это выразилось в полном раздрае в моем организме и мотохозяйстве. Ночной сон с этого дня стал подобен кошмару, и утренние пробуждения были тоже совсем не добрыми. Все вещи уже были перемешаны, я не знал что где лежит и ничего не мог найти. Тем не менее приходилось продолжать своё движение, а к середине дня я как-то даже и разгуливался, но свёртки туалетной бумаги наготове в карманах стали моими первейшими аксессуарами вплоть до родного поволжья.

В Хороге снова встречаемся с Мауро. Выяснилось, что накануне он прилично разложился на песке, при съезде с асфальтированного моста. Теперь части передка его мотоцикла — обломки пластикового полуобтекателя, приборной панели, фары — полностью занимают один из боковых ящиков. Но сам цел и невредим и это главное, а мотоцикл вполне едет.

От Хорога начинается так называемая восточная часть Памирского тракта. Дорога неуклонно набирает высоту, чтобы через несколько сотен километров привести нас на высоту более четырех тысяч метров, в самый высокогорный населённый пункт бывшего СССР — Мургаб. Пяндж остался позади нас и по правую руку теперь за несколькими рядами колючей проволоки уже не Афганистан, а Китай. Постепенно мы оказались на практически плоском плато, высота которого, при этом, лишь на полкилометра ниже верхушки Монблана, а множество торчащих остроконечных белых макушек вдалеке являлись как минимум шеститысячниками. От жары, так мучившей внизу, не осталось и следа, температура едва ли намного выше нуля. Километров за сто до Мургаба мы с Мауро решаем не испытывать удачу, погружаясь в сумерки и останавливаемся в подвернувшемся гест-хаусе. К нам присоединяется поляк Дариус, двигающийся на Икс-штроме в обратном направлении. Итальянец и поляк весело общаются, болтают о чем-то своём, европейском, пьют чай, а я валяюсь на кровати и всё время тревожно сплю. Надо привести в порядок вещи, давно нужно подтянуть цепь, ничего этого я делать не в состоянии, «горняшка», на которую я оказался слаб, доканывает меня, меня мутит и мотает, обрывки туалетной бумаги лежат наготове во всех карманах.







Следующий день преподнёс ухудшение погоды. Перед Мургабом зарядил дождь. Чтобы облачиться в противодождевые принадлежности на такой высоте, задыхаясь и потея, нужно каких-то минут сорок. Но дождевые перчатки, в своём перевёрнутом вверх дном багаже, я найти так и не смог. Зато, в этот раз я обзаведён армейским комплектом химзащиты на ноги — высокоэффективным и недорогим средством сохранить ноги сухими при любой погоде, спасибо родным вооружённым силам. Вот только пластиковые клипсы данного брутального аксессуара, мягко говоря, не блещут эргономичностью, что вызывало дополнительную потоотдачу и повышенное потребление и без того дефицитного кислорода. Кроме того, эти зелёные армейские сапоги на мне вызывали определённую настороженность у некоторых пограничников на блокпостах — горный Бадахшан не самое спокойное и безопасное место на земле.

А вот итальянец Мауро, как выяснилось, приехал на Памир в пижонистых, тонкой кожи перчатках и, к сожалению, без обогрева рукояток руля. Поэтому, дальше в этот день он ехать отказался и отправился искать в Мургабе гестхаус, за сим мы с ним и распрощались. Я же, бегло осмотрев накрытый серой пеленой хмурый город (хотя городом этот населенный пункт можно назвать едва ли, скорее средней величины посёлок), отправился дальше один.













Перед Ак-Байталом повалил снег. Сам перевал Ак-Байтал не славится особой сложностью в плане рельефа, дорога лишь на несколько сот метров приподнимается над уровнем плато, но мне он дался нелегко. Снег залеплял визор, скорость упала, невозможно было с ходу брать короткие тычки после поворотов, которые там есть, к тому же мотоцикл на такой высоте потерял мощность и после очередного поворота даже на первой передаче с трудом набирал обороты и норовил заглохнуть. Один раз и заглох, покатился назад и на мокрой смеси глины и гравия только через несколько метров подчинился переднему тормозу.

Символичная картина — мой Трансальп с горделиво выведенными на борту координатами высочайшего перевала Col de la Bonette в Альпах и обозначением высоты этого перевала (2802 м.), теперь смирно стоял вдали от благополучно-уютных идиллических французских серпантинов, у знака с обозначением другого перевала — памирского Ак-Байтала высотой 4650 м.




К вечеру я был в очередном «отеле» у озера Каракол в одноименном поселке. До Оша оставалось двести восемьдесят километров какого-никакого асфальта, сущая ерунда. В гестхаусе немцы. По очереди ходим в баню — каменную коробку с печкой, каменным же полом и фанерным стулом посередине. В бане почти тепло, периодически там пропадает свет и оттуда кричит очередной мыльщик, тогда хозяин — памирец идёт в сарай возиться с аккумулятором. В предбаннике света нет в принципе и, кое-как помывшись, я на ощупь сгребаю свою одежду.

Немцы едут со своими велосипедами на внедорожниках с водителями. Местами они пересаживаются на велосипеды и удовлетворяют свою тягу к здоровой физкультуре на свежем воздухе и приключениям. Через десяток — другой километров езды, их ждёт пикник, заведомо устроенный внимательными гидами — водителями. Такие туры стоят около полутора тысяч евро на брата. За ужином немцы морщась пьют пиво «Шахтёрское наше». Пиво наше, а не ихнее, поэтому и морщатся. Но совсем не пить пиво немцы не могут, поэтому терпят, но пьют. После ужина они заняты — собирают свои велосипеды. Хозяйка ходит с грудным ребёнком на руках, попутно обслуживая гостей. Здесь с мужем у них семейный бизнес, приезжают летом из киргизского Оша.

С утра, «собрав последний кисель», с трудом собираю себя и мотоцикл. Измученный неудачным антрекотом в бековой столовой в комплекте с горной болезнью, вяло машу рукой бодро гогочущим отъезжающим немцам. Натягиваю на себя необходимые слои одежды, дождевик, мучаюсь с неудобными застежками ОЗК, задыхаюсь, потею холодным потом. Провожаю взглядом удаляющееся озеро, на берег которого так и не заехал. Вперёди ещё один перевал с таджикско — киргизской границей на верху.









На перевале дорога — смесь красной глины с гравием, приличные колеи, хорошо, что кончился дождь. На таджикской стороне специалист транспортной инспекции «удивляется», что мною до сих пор не оплачен некий транспортный налог в восемьдесят сомони, но, специально из уважения ко мне, готов сделать гигантское одолжение, не отправив меня для оплаты обратно в Мургаб (двести километров через два перевала), а выписав квитанцию на месте. Понимая, чего стоят эти бумажки, я зло рассказываю, какие платежи уже успел сделать за последние пять дней: «экологический сбор» в десять долларов на границе при въезде (такая же писулька, выданная вальяжным мордоворотом в его каптёрке), таджикская регистрация в ОВИРЕ за двадцать долларов, разрешение на въезд в ГБАО там же за двадцать пять. Но для отстаивания «законных прав» у меня в этот день была явно не та физическая форма и деньги перекочевывают в карман мытаря. Всё? Не тут-то было. За дверью другого железного ящика пограничник, обученный проставлять штампы в загранпаспорта, долго раздумывает над моим разрешением на въезд в горный Бадахшан и наконец очень строго объявляет, что у меня серьёзнейшие проблемы: дата срока действия исправлена, а в перечне населенных пунктов для посещения нет Мургаба. Мургаба в списке действительно не оказалось, видимо его я должен был преодолеть по воздуху, а цифра в дате слегка растеклась от влаги в кармане. Моё самообладание неприятным образом стало улетучиваться и, сильно повысив ослабленный инфекцией голос, я стал рассказывать, что мне уже реально всё по барабану, пусть делают что хотят, но всё-таки придется видимо по-настоящему позвонить в несколько независимых вышестоящих учреждений. «Вот почему, вы, русские, всегда сразу орете», — был ответ, но паспорт оказался нехотя проштампован.
Выйдя на улицу, прежде чем завести мотоцикл, я достал блокнот и без присущего чувства юмора записал следующее: «Все полицейские, таможенники, пограничники, и в Узбекистане, и в Таджикистане, делятся на тех, которые принимают тебя как близкого друга, доброго гостя, угощают арбузом, искренне рады с тобой поговорить, или просто добросовестно выполняют свою работу. И на тех, которые пытаются найти то чего нет и не видеть то что есть, обмануть, развести, показать свою власть, отыгрываясь за собственную никчемность. Но знайте — вы не власть, а шайтаны, жалкие шакалы, позорящие свою страну и свой народ, наносящие им огромный вред, отталкивая людей, туристов, которые привозят в вашу страну свои заработанные деньги, необходимые вашей экономике. Весь мир живёт за счёт туризма, а вы, тупые ублюдки, болваны, неимоверно вредите своей стране. Враги народа!»

Кыргызская часть Памирского тракта после таджикского воспринимается примерно так же, как Чуйский тракт после выезда из Монголии — прекрасный асфальт горной дороги, идиллические виды с многочисленных смотровых площадок. Советую проходить тракт именно со стороны Душанбе. Так ваше путешествие по нему закончится на более позитивной ноте. Мой тракт закончился именно так — в кыргызском городе Ош, где я остановился у узбека Харитона. Пару дней я прохлаждался на коврах Харитоновой беседки, потягивая горячий напиток из имбиря с солью и содой, приготовленный его женой, избавляясь от одолевших бацилл. Прекрасный дом с садом почти в самом центре Оша, хороший человек Харитон, мастер на все руки. Работал и он в нашей Москве — водителем автобуса. Но более по душе ему заниматься обустройством своего дома, доставшегося от отца и деда, что он и делает, отдав деловую часть вопросов функционирования гест-хауса более приспособленной для этого жене. Чего стоит только поразивший меня пол гостиной, сделанный им из отполированных ореховых чурок, залитых смолой и покрытых лаком! Такой пол я увидел впервые, да и Харитон тоже — ведь он придумал его сам.

















Горная местность от Оша до Бишкека являет собой непрерывный парадиз. Дорога — прекрасная лента ровного асфальта с потрясающими видами. Голубая гладь Нарынского водохранилища внизу, форель в придорожном кафе. После одного из перевалов на пологих травянистых склонах гор во множестве появились юрты летних стойбищ. Рядом с одной из них, уже почти в сумерках, я остановился купить кумыса. За юртой дети, самому старшему из которых едва ли больше восьми лет, деловито взялись обдирать на ужин сурка. Делали ребята это очень умело, и, пока я бегал за фотокамерой, процесс был уже завершен. Кумыс был налит в мою бутылку половником из большого деревянного чана. Во вкусе настоящего кумыса присутствует масса оттенков. Это запахи лошади, травы, пота лошадиного, а скорее и человеческого, женских рук. Я попросился переночевать и, конечно же, меня с радостью пустили, даже выделили отдельную небольшую юрту, где обычно ночевали дети. Хозяева — муж Максак, жена Джазгуль, бабушка Гуля, с ними шестеро детей — двое своих и четверо детей сестры, работающей в Москве, «сосланных» в горы на лето. Живут они в юрте постоянно, — летом в горах, а зимой в долине, хотя имеют в городе квартиру. Сажают гостя на почетное место, чай с молоком, весело шутим. Записываю в блокнот, чтобы потом не забыть, имена членов семьи, а мальчик рассмотрел это через моё плечо и сразу же доложил отцу. Русский в школах учат всё ещё хорошо! Расспрашиваю их про житьё — бытьё, а они меня — про Россию. Улыбаясь, просят, в случае чего, не бросать их. Надеюсь, не соврал, обещая, что не бросим. Вот только в две тысячи десятом году в Оше, когда киргизы и узбеки принялись резать друг друга — кого же из них Россия должна была не бросать?..

Максак, Джазгуль — совершенно бесхитростные люди, Божьи люди. Полтора литра кумыса у них — восемь кыргызскиз сумм, в пять раз дешевле такой же бутылки воды в магазине, ночлег — пять сумм. При этом у них есть денежные траты, и немаленькие. Солнечные батареи, например — сорок тысяч сумм! Оставил им нетронутый запас консервов и почти все оставшиеся киргизские деньги, — граница уже близко, а до дома оставалась какая-то неделя ходу по казахской степи и поволжским перелескам.










Такие разные страны, очень разные люди… Что нас всех объединяет — русских, казахов, узбеков, киргизов, таджиков, новозеландцев и жителей острова Кука? То, что все мы люди. Объединяет искра Божья, способность любить или хотя бы понимать друг друга. Как бы трудно это не было.

Да будет так.



Карта маршрута: