Наверное, нельзя представить Урал без Чусовой – без этой уникальной реки, которая начинает свой путь на восточных склонах Уральских гор, пересекает их, чтобы влиться в воды Камы, а потом и Волги.
Именно эта особенность и определила судьбу Чусовой, которая стала дорогой из Руси в Сибирь, по которой шли на Восток люди, кто неся культуру мечом и крестом, кто спасаясь от железных тисков государственной власти, а кто и в неволю, чтобы на очищенных от древнего леса полянах, пустить свои глубокие корни. Обратно, на Запад по реке плыли ладьи с пушниной и караваны барок с железом, которое было так необходимо молодому и голодному государству.
С течением времени появились другие дороги, потоки грузов и человеческих судеб переместились в более удобные русла. Но вот иссякла ли от этого Чусовая? Развеялся ли без следа дух сподвижников Ермака, как дым от костра растворяется над водной гладью? В каком глубоком омуте утонули надежды и страхи сплавщиков – этих лоцманов железных караванов? И получится ли увидеть все это, не сплавляясь по реке, а двигаясь на двух колесах по лесным и проселочным дорогам? Такие мысли меня занимали, когда я собирался в дорогу.

Наконец, время для решения этих вопросов настало, редкие выходные совпали с хорошей погодой. Я отпросился пораньше с работы, и вот вновь Дорога ведет меня за руку, словно маленького мальчика, рассказывая без слов о своей жизни и о тех, кто прошел по ней.

Я миновал Нижний Тагил и Черноисточинск, когда солнце стало клониться к горизонту. Место ночевки я выбрал на берегу Верхнего пруда, который соединялся с Черноисточинским прудом линией Ушковской Канавы. Я свернул с широкой дороги и поехал вдоль этого старинного канала.


Здесь нельзя не сказать об авторе этого канала — Климентии Ушкове, который был крепостным крестьянином, прикрепленным к Черноисточинскому заводу, но, при этом, крестьянином совсем не бедным. Он имел несколько речных мельниц, торговал мукой. У него было все для жизни, кроме одного – свободы. Именно ее он хотел получить в обмен на воду, которая приводила в движение все заводские механизмы.


Три года шло строительство канала, окончание которого совпало с приездом из Европы хозяев завода – Демидовых, которые, в конце концов, дали Ушкову вольную. А через 12 лет и во всей стране люди перестали быть собственностью. Но разве можно отменить то, что сидит в подкорке, в самой сердцевине костей? Эти пережитки крепостного рабства, похоже, еще долго из нас не вытравить.
С этим отголосками я и столкнулся, доехав до Верхнего пруда. База отдыха, бывшая на берегу, разрослась до загородного клуба для заводского начальства и новых дворян, обросла двухметровым забором и перегородила дорогу шлагбаумом. Охранник, человек подневольный и крепостной, сейчас же выскочил из своей будочки, едва завидя фару мотоцикла. Я знал все, что он мог мне сказать, но не стал разговаривать с ним или искать обходные пути, а развернулся и вновь отдался течению дороги, которое меня принесет к более уютному берегу.

Так оно и случилось.Спустя несколько километров, я нашел неприметный съезд в лес, который привел меня к другому пруду, более дикому, но тоже рукотворному. В конце дамбы нашлась небольшая полянка, костровище и запас дров. Что ж, спасибо судьбе, что направляла, и всем людям, которые все это устроили.


Поужинав и искупавшись, я решил налегке прокатиться вокруг этого озера, что дало приют не только мне, но и уткам, со свистом летавших у северного, заболоченного берега.




Горизонт покраснел от остывающего солнца, мамы-утки укладывали своих детей под сень камышей. Да и я за сегодняшний день вволю накатался и полез в свой камышовые заросли – в палатку с мягким спальником.

Чтобы утром окончательно проснуться, мне хватило нескольких горстей воды из ручья, что неслышно пробирался через валежник прямо за палаткой. Судя по обмелевшим берегам, в половодье и в сезон осенних дождей пруд наполняется водой до краев, и излишек ее стекает бурным потоком возле поляны, где я разбил лагерь. Теперь же, в середине лета он истончился до прозрачной и застенчивой лесной речушки.

Свежезаваренный чай в руке дымился от утренней прохлады. Поверхность озера, как большая копия горячей кружки, тоже курилась клубами пара. Выглянуло солнце и с западного берега, более теплого, утренний туман стал столбом подниматься вверх, собираясь в облако. Получив достаточно влаги, но еще не обретя дождевой тучности, облако взлетало выше верхушек сосен, где его сдувал ветер, освобождая место для следующей партии живительной воды для дальних полей и лесов. Эти облака, покачивая длинными отростками, похожими на руки или на полы плаща, то ли прощались с родительским озером, то ли звали за собой.



Наконец, со сборами было окончено, вещи увязаны, а мотоцикл прогрет. И снова серая лента дороги заструилась под колесами. Без остановки я докатился до старинной деревни Усть-Утки, которая стоит при впадении реки Межевая Утка в Чусовую.
В месте впадения Межевой Утки в Чусовую, где располагалась старинная пристань, сейчас гремела музыка, были видны скопления людей и сцена с воздушными шарами. Наряд ДПС, притаившись в переулке, не пускал автомобили ближе к берегу, попутно выписывая штрафы беспечным водителям за движение без света и без ремня безопасности. К сцене и толпам народа мне было не нужно, поэтому, развернувшись, я нашел другой съезд к Чусовой, где бы я смог спокойно посидеть на берегу.

Спокойно катила свои воды Чусовая, на берегу были навалены камни. Вглядевшись, я увидел на одном из них неразборчивые письмена, а затем и на следующем.



Как оказалось позже, надписи на камнях высек местный пчеловод Тимофей Кожевников – большой поклонник творчества Сергея Есенина, создав вот такой музей под открытым небом. Начал он этим заниматься еще с середины прошлого века. Большинство камней расположено на его пасеке и в окрестных лесах, всего около трехсот.


Сам Кожевников иронично относился к себе и своему творчеству. “Я дурак большой” – говорил он. Скончался он в возрасте 95 лет, а камни, вот они, здесь стоят.


Это было хорошее место, чтобы посидеть и подумать, но музыка со стороны старой пристани мешала. Поблагодарив неизвестного, тогда, мне мастера, я поехал дальше в сторону Омутного, а потом и Оленьего камня.
…
Как Урал неразрывно связан с Чусовой, так и Камень Омутной является знаковым местом для реки. Омутной так называется, потому что под этой скалой есть углубление дна. Старики считали, что его глубина больше тридцати метров, но, на самом деле меньше – около шести. Я думаю, что и сейчас на его дне лежит старинное демидовское железо с разбившихся барок.


На вершине Омутного всегда полно народа, внизу шумит, если не палаточный город, то поселок точно.


Я думаю, что у каждого места есть какой-то предел количества человек. И, если в городском дворе гуляют 20-30 человек, то это вполне нормально, но для какой-нибудь лесной скалы – это явный перебор.



От Омутного до Оленьего камня по прямой около полутора километров, но, как в горах, по скалистым берегам реки нет прямых дорог, лишь извилистая лесная тропка, поначалу хорошо утоптанная. По ней я и поехал, пока не уперся в лежащий поперек ствол.
Убрать его ничего не стоило, но едва я взялся за гладкое бревно, как увидел целый тракт из муравьев. Люди через это дерево перешагивают, а муравьи, тем временем, перебегают человеческую тропу, не опасаясь быть раздавленными. Я проехал и вернул муравьиный мост обратно.

Дорога пошла прочь от берега, часто попадались влажные низины, некоторые проезжались наскоком, другие – внатяг, при помощи ног. Я спешивался, чтобы разведать путь, и маленькие юркие бурундуки показывали свои любопытные мордочки, чтобы посмотреть, кто это там, такой неуклюжий, так шумит. Но никто из них так и не стал мне позировать.


Пот струился градом по лицу, пока я не уперся еще в несколько стволов, которые было не объехать. Очень не хотелось бросать мотоцикл на тропе, времени и сил потраченных на дорогу к Оленьему камню было жаль. Все же пришлось отступить и развернуться обратно.


Стало понятно, что, как бы я ни старался, но все же далеко от дорог мне не уехать. Но и эти дороги представляли собой грунтовые направления, состояние которых в дождь изменилось бы кардинально. И я нарисовал в голове маршрут из все увеличивающихся окружностей, радиус которых зависел бы от погоды. Самый малый круг на сегодня – это добраться до поселения Сулём.



Возле Харенок пересек Чусовую по мосту, туристы-водники в знак приветствия махали, кто рукой, а кто веслом. Вскоре я выехал на большую поляну, чтобы передохнуть, и на месте впадения быстрой и прозрачной речушки в Чусовую, увидел останки старинного моста.Судя по всему я находился на месте бывшей деревни Кашка

Раньше здесь была пристань, а кашкинские сплавщики славились, как настоящие знатоки реки, способные провести тяжелое и неповоротливое судно, доверху груженое железом, на гребне бурной и капризной Чусовой. Отсюда уходило до 80 барок с железом Алапаевских заводов.
В советское время здесь работала лесопилка, была своя гидроэлектростанция. После укрупнения колхозов в 70-х годах Кашка опустела. Теперь об этой деревне напоминают только развалины плотины с накатом из лиственничных бревен, скрепленных коваными гвоздями.


Вскоре лесная дорога перестала петлять, огибая речные утесы, отдалилась от Чусовой и выпрямилась давно не ровнявшимся каменистым грейдером. Мотоцикл легко пролетал мелкие неровности, и лишь изредка на него внезапно нападали, словно из засады, ямы поглубже. А вокруг все тянулся непроходимый вековечный лес.

Наконец, путь повернул на восток, приближаясь к Чусовой. В месте впадения в нее реки Илим, еще издалека стал виден то ли обелиск, то ли столб, похожий на тотем какого-нибудь вымершего племени. Если не присматриваться к зарослям крапивы, которая всегда растет возле человеческих жилищ, то лишь памятник да небольшая часовенка напоминали о стоявшей здесь когда-то деревне.



Какое-то время я бродил по заросшему берегу Илима, где-то здесь, в устье реки должны быть останки старинной пристани. На перекатах, посверкивая на солнце, иногда сверкали чешуей небольшие гольяны и хариусы. В стороне от дороги обнаружился небольшой грот с тупиковым лазом, который облюбовали комары, которые, впрочем, не обращали внимания на нежданного посетителя. Не обнаружив продолжения таинственного хода, я сел на мотоцикл и пересек Чусовую по стальному автомобильному мосту, направляясь в Сулём.




Сулемские старинные избы, срубленные только топором, уже четыреста лет смотрят на воды Чусовой. О многом они могли бы рассказать своим соседям – новым домам, то тут, то там выделявшимися на улице цветными крышами. Похоже, что некоторые жители Нижнего Тагила начали строить дома и дачи на живописном берегу тихой Чусовой, вдали от городского шума, суеты и смога.



Среди туристов-водников, основной наплыв которых происходит в мае-июне, село Сулем известно не старинными домами и историей, а прежде всего музеем под открытым небом, который создал местный житель Павел Гилев с помощью односельчанина Шмакова.


Скульптуры из подручного железа и останков сельхозмашин, старинные лоты-якори из демидовского металла и даже откуда-то принесенное надгробие – вот что из себя представляет эта причудливая выставка.
Наверное, так Павел Иванович Гилев выразил свою тягу к железу, ведь он – потомок большой династии сплавщиков, проводников железных караванов. Хотел не только сохранить предметы прошлого, но и выразить свою тревогу за будущее родных мест.




Так я и ехал, размышляя, пока не заметил, что лишился самодельного расширителя боковой подставки. Конечно, было жаль потери, но богам дорог всегда нужны подарки и подношения, иначе они берут их силой.
Я рассмеялся, представляя реакцию археологов будущего, ломающих голову о назначении этой штуковины. А, может быть, потомки будут расширять музей Гилева и добавят к своей коллекции часть моего мотоцикла.




На Каменке, одном из притоков Чусовой, я набрал воды из родника, и в то же мгновение из прибрежной чащи налетела туча из мошкары. Хорошо, что они окружили не меня, а мотоцикл, который привлекал их теплом остывающего двигателя.



Я заехал в село Мартьяново, где намеревался пересечь Чусовую, остановившись на ночлег на противоположном берегу возле камня Палатка, хотелось своими глазами увидеть Мартьяновский перенос. В месте река делает глубокую петлю, совершая поворот на 180 градусов среди живописных скал. Длина петли около четырех километров, а длина перемычки, по которой можно пройти пешком или проехать на мотоцикле не больше двухсот.


Но этим планам не суждено было сбыться: пешеходный мост, по которому я хотел провести мотоцикл, оказался в таком плачевном состоянии, что даже пешком по нему было опасно перемещаться. А, между прочим, это единственное сооружение, которое связывает между собой две половины села.



Так что, немного отъехав от деревни, пришлось встать на левом берегу, напротив камня Сарафанного. Еле слышно потрескивал костер, отгоняя комаров, а в речной заводи иногда плескала мелкая рыбешка, охотясь на разных мушек, которые неосторожно пролетали возле воды.



Я рассматривал карты, прикидывая завтрашний маршрут, пока на глаза не попались фотографии, тех мест, где я разбил лагерь. Казалось бы, просто хорошие снимки реки Чусовой, но самое удивительное, что сняты они в 1912 году.




Здесь стоит рассказать об авторе фотографий — Сергее Михайловиче Прокудине-Горском. Фотограф и талантливый химик, ученик Менделеева, он еще в начале века усовершенствовал один из способов цветной фотографии — съемку через несколько цветных фильтров. Для того времени это была наиболее продвинутая технология.
Его первая поездка прошла по Кавказу и Украине, но события революции 1905 года не позволили ему массово издать свои работы. Уже в то время он задумал запечатлеть в цвете современную ему Россию. Он добился аудиенции у царя, который выделил ему специальный вагон-лабораторию, пароход и моторную лодку для поездок по стране. До начала Первой Мировой Прокудин-Горский сделал снимки не только Урала и центральной России, но и Карелии, Средней Азии и Закавказья. Во время войны обучал летчиков аэрофотосъемке, а после революции 1917 года участвовал в основании Института фотографии. В 20-х годах эмигрировал во Францию, где и умер в 1944 году.
Сохранившиеся негативы и фотографии его снимков были позднее проданы его наследниками одному американскому бизнесмену, который передал их в Библиотеку Конгресса США, где они и лежали в забвении до начала оцифровки всех библиотечных архивов в 21-м веке.



Вот таким был непростой путь у этого человека и его фотографий. Заканчивался день и я все думал, каким окажется мой завтрашний путь, и надеялся, что он будет не слишком тернистым.