Путешествия

В том, что случилось, был виноват не мотоцикл, а нервы. Я находился в постоянном нервном напряжении от терзавших меня мыслей: «Что случится, если что-нибудь произойдет?»
Я решил остановиться и поесть. На колодцах Рутба для меня приготовили коробку с обедом. Я улыбнулся, когда они обратили мое внимание на большой ломоть пирога «Ангельский бисквит», который тоже был внутри. Это сразу же воодушевило меня, и я осознал, что довольно странно − находиться в огромной пустоте, распаковывая кусок ангельского бисквита. Но все же этого было недостаточно, чтобы вызвать у меня аппетит. «Дьявольский бисквит» – вот что пришло мне на ум. И то, что я увидел дальше, полностью лишило меня аппетита. Менее чем в ста ярдах от меня, за низким холмом, внезапно возник звук большого грохочущего автомобиля. Он как будто прыгнул прямо на меня, в то время как я подскочил, рассыпая обед.
«Арабы!»
История, рассказанная комендантом, ударила мне в голову. Я подумал, что пора бежать. Но куда? И я остался стоять как вкопанный. Я не двигался до тех пор, пока большая машина не остановилась рядом со мной. Пять крупных мужчин высыпали наружу:
– Что, черт возьми?
– Тысяча чертей!
– Хотелось бы знать, что за черт…
Один из них был англичанин, другой – перс, а остальные трое − самые настоящие простые американцы, те, что всегда держатся крайне свободно. Они без умолку болтали и, громко крича, начали задавать мне вопросы еще до того, как коснулись земли, выскакивая из автомобиля.
Мы очень приятно пообщались, поболтали о том, о сем и поговорили о «старой доброй родине». Со всей откровенностью, идущей от самого сердца, они сообщили мне, что я дурак и идиот, и наделили меня еще несколькими подобными характеристиками, раз я пытаюсь пересечь пустыню на мотоцикле. Они-то ехали на машине, причем у них была в этом необходимость, вызванная деловыми причинами, а вот зачем я делал это… зачем? Они щедро поделились со мной запасами воды и топлива. Они достали сэндвичи и фрукты, и мы говорили и ели, и все было прекрасно. Это были бизнесмены, люди, занимающиеся обменом и торговлей. Они путешествовали на автомобилях, носили западную одежду и говорили на иностранном языке, но в то же время они ничем не отличались от торговцев, которые веками путешествовали с караванами, обменивая двух коз на одну корову или рулоны шелка на мешки шерсти.
Встреча была просто замечательной. Нет других слов, чтобы описать, насколько она поддержала мой дух и вознесла его к лазурным высям. Пришло время поднажать дальше, и один из участников нашей беседы, который занимался бизнесом, сотрудничая с Англо-Персидской нефтяной компанией, выступил вперед.
− Постойте, молодой человек, − сказал он, − погодите минутку. Я заинтересовался вашим путешествием. Когда вы будете в Индианаполисе – дайте мне знать.
На его визитной карточке было написано «Артур Херрингтон, президент компании Marmon-Herrington». Эта компания производила грузовики.
— Очень интересно, — прокомментировал я, а потом рассказал ему о связях моего отца с индустрией грузовиков. Он буквально взорвался:
– Что? Вы хотите сказать, что вы сын Боба Фултона? Да как же, как же… я работал с ним многие годы!
Он весь сиял, искрился, фыркал от радости и разве что не расцеловал меня в обе щеки. Внезапно пустыня показалась мне по-домашнему уютной и родной, полной жизни и активности. Даже песок уже выглядел дружелюбно!
Несмотря на то что я продвигался по одному из самых неинтересных и тяжелых отрезков пути, следующие 30 миль после прощания с полковником Херрингтоном и его спутниками я испытывал душевный подъем от встречи с земляком. Дорога лежала через «Плохие земли», это была столь же унылая местность, как и подобные ей участки в Аризоне, Неваде и Нью-Мексико. Однако трещины, обрывы и выступы, пугающие контуры которых торчали из серой земли, впечатляли меня не более чем еще один пейзаж для съемки. Иракский пограничный пост Рамади, казалось, был уже рядом.
Езда была тяжелой и полной неожиданностей, ржавых и обгорелых останков машин вдоль дороги становилось все больше. Приходилось также пересекать много «вади» – высохших, раскаленных как духовка русел рек, в которые надо было спускаться. Температура на открытых участках все время держалась в районе 95 градусов по Фаренгейту.
Как только я немного отъехал от «Плохих земель», появилось нечто новое. В воздухе чем-то ужасно запахло. Сначала я подумал, что подъезжаю к нефтеперерабатывающим заводам, которые обычно распространяют вокруг себя смрад, являющийся, наверное, самым сильным в мире, исключая, как я скоро обнаружил, битумные озера.
Эти натуральные запахи еще сильнее, чем зловоние продуктов переработки нефти. Битум, вид смолы, к сожалению, используется для постройки даже всего лишь пары миль магистрали. Конечно, не для дороги в ужасе пустыни. Даже вонючий битум был бы лучше ям на дороге.
Солнце уже садилось, когда я добрался до пограничного поста, находившегося на расстоянии 250 миль после собственно границы. Рамади тянулся вдоль древнего Евфрата. Тут была вода – и (в некоторые сезоны года) даже в избытке. Со времен возникновения письменности и до настоящих пор Рамади известен как «город наводнений». Город? Скорее это крошечный городок, полный грязи, смешанной с пылью, собаками и арабами. И все-таки там были вода и пальмы – тонкие, гнущиеся под битумным ветром.
Я осмотрел эти пальмы подробнее, нежели они сами могли ожидать, поскольку Рамади считается местом, откуда Ной начал свои морские скитания на борту ковчега. По сей день у этих пальм наиболее правильный размер и тип, которые пригодны для того, чтобы построить ковчег указанного в Библии размера. Насчет запаха скажу, что я даже нюхал его специально, когда изучал пальмы, поскольку именно эти запасы битума якобы дали Ною возможность проконопатить ковчег.
Сегодня арабы используют битум, чтобы просмолить свои странные лодки «prau» (с балансирами, наподобие малайских «проа») и еще более удивительные «gufa». Любой бы засмеялся, представив себе, как какая-нибудь умная университетская команда гребцов и ее крайне энергичный рулевой пытаются управлять одним из этих странных суденышек. Сплетенная из ивовых прутьев и тростника, гуфа круглая и похожа на корзину-переростка. Полученный каркас потом покрывается толстым слоем битума, и плыть в гуфе — все равно что грести, сидя в стиральном тазу.
Но интереснее всего курдская легенда, которая рассказывает о том, как Ной пристал на своем ковчеге к горе Арарат, которая, по мнению местных жителей Курдистана, находится севернее, и о том, как он отправил своих сыновей в разных направлениях. Один из них, путешествовавший на запад, вошел в пустыню и… «Святой Иегова, какой ужас был там! Грешники, но живые!»
«Грешники?» – внимали в изумлении слушатели запутанному рассказу о потопе.
«Потоп? Потоп…» – они ничего об этом не знали. В конце концов, по сей день каждый год, весной и летом, когда снега в горах Персии начинают таять, бесконечное число раз потоп приходит в долину между Тигром и Евфратом.
И потом, обсудив и обдумав все вместе, эти древние рекультиваторы земли решили построить башню… И, конечно, по мере того как она росла, люди издалека видели ее и приходили узнать, в чем дело; и таким образом они могли продолжать необходимую работу по распространению информации.
Так что башня росла, а люди приходили. Но, к сожалению, араб – это номад, бедуин, тот, кто веками скитался по пустыне в одиночестве, со всей своей семьей и скотом. Отсюда индивидуальность его темперамента и языка. Живя так, каждая семья, естественно, создает свой собственный словарь и свой диалект, так что два араба, встретившись в пустыне, зачастую с трудом понимали друг друга.
Поэтому, когда они собрались, образовалось огромное разнообразие языков… а в наши дни перед нами предстала современная интерпретация этой истории о башне, не построенной в свое время Вавилоном.
Но современный Рамади, в лучшем случае, − даже не тень исторического себя. Я слишком устал, если не сказать больше, от пыльных деревень, чтобы раскопать больше об истории величия этого «города». Теперь неподалеку был Багдад, Багдад «Тысячи и одной ночи», Багдад из мечты каждого ребенка и Багдад с надеждой пустынного мотоциклиста на гостиницу, ванну и нормальную пищу. Суп, стейк (даже без лука), картофельное пюре, фасоль… и мороженое. Кто сказал, что не бывает Санта Клауса? Правда, Багдад из детства. И всего в семидесяти пяти милях, поэтому я планировал быть там к обеду. Я еле дождался восхода.
Из Рамади дорога следовала вдоль Евфрата на протяжении 35 миль до Эль-Фаллуджи. Стройные пальмы, растущие по берегам реки, давали отдых глазам после 500 миль открытой пустыни.
У Эль-Фаллуджи дорога пересекает реку, и вновь продолжается забор из телеграфных столбов. Всего только 43 мили неорошаемой пустыни оставалось до Багдада, но это заняло 8 часов. Без малейшего предупреждения густой, как гороховый суп, песчаный шторм внезапно окутал меня. Со скоростью 50 миль в час ветер дул под углом через дорогу. Видимость была ограничена несколькими футами, небо превратилось в большой лист желтой оберточной бумаги.
Мой обеденный час в лучшем отеле Багдада настал и ушел, пока пыль прилагала все усилия, чтобы замедлить часы. Спотыкаясь на каждом метре, я полз вперед. К трем часам дня с увеличением потока транспорта я понял, что подъезжаю к городу. Вскоре грузовики грохотали вокруг меня и отчаянно сигналили, а еще были там ослы, и верблюды, и люди. Хотя езда была очень нервной, песок сек лицо и ветер был настолько силен, что для того, чтобы повернуть требовалось немалое усилие, я не мог не думать о том, что скоро будет горячая ванна в лучшем отеле за деньги, что обслуга будет приносить большие и пушистые полотенца и можно будет побриться, льняной костюм будет вынут из багажа, будет сервирован прекрасный ужин и в качестве красивого финала – вечерние огни Багдада.
Было четыре часа, когда пустынная дорога сменилась битумным покрытием и передо мной появилась развязка. С таким же успехом я мог выезжать из Манхэттена через тоннель Холланда в направлении на Филадельфию, это была такая же развязка, каких много везде во всем мире.
Дороги шли туда и отсюда, и я поехал в направлении западного Багдада. Западный Багдад! Восточный Чикаго, Южный Сан-Франциско, Северный Тэрритаун… Западный Багдад!
Знак на следующем углу показал, что мне следует повернуть направо в центр города. Я проехал по понтонному мосту им. генерала Фредерика Мода, пересекающему Тигр, и напевал себе под нос, мои неясные ожидания подпевали мне, и, несмотря ни на что, мое сердце билось чаще.
Я был в Багдаде. Я подъезжал к Новой улице, главной улице Багдада. Поворот направо и потом… столкновение! Некоторое время я даже не понимал, что случилось. Я соскочил с мотоцикла, и он упал. Маленький мальчик восьми-девяти лет лежал на переднем колесе. Он спрыгнул с бордюра прямо на мой мотоцикл и лежал там, вопя что было сил. Эти крики уверили меня в том, что его сердце бьется. Это были крики страха, а не боли. Двое полицейских в своих запыленных, выцветших мундирах немедленно появились рядом. Малыш кричал, держась за ногу. Сквозь грязь на его руках и лице я стал искать следы порезов или крови. Ничего не было. Внезапно, заметив присутствие двух полисменов, он снова открыл рот. Но вместо криков он так и оставил его открытым, закатил глаза и вдруг пулей помчался между телегой и двумя грузовиками. Оттащив мотоцикл к краю улицы, я дернул кикстартер. Мотор взревел, но полисмены по-прежнему ничего не говорили. Один даже пошел прочь. Но второй остался стоять, внимательно глядя на меня.
Означало ли это, что я не должен повиноваться судьбе и украсить еще одной фигурой картину, нарисованную моими похождениями? Конечно, нет. В конце концов, он приказал мне следовать за ним. Угадайте куда? В двадцать седьмой раз с момента отъезда из Лондона я был отправлен в тюрьму. Но я уже познакомился с пустыней, и она стала моей.

Продолжение.