Дорога теперь стала грунтовой, и я ехал наперегонки с дождем. Зачастую два небольших столбика по сторонам дороги отмечали начало «смертельной ловушки». Эти «ловушки» были короткими участками дороги, обнесенными колючей проволокой. В центре такого участка обычно стояла небольшая каменная постройка типа дота. Скрученные кольца колючей проволоки на какой-то момент высвечивались в лучах фары. Подобные «смертельные ловушки» были не слишком обнадеживающим знаком для путешественника, поскольку были построены и содержались в порядке для случаев, когда надо было укрыться от нападения. Спрятавшись за колючей проволокой в каменной постройке, жертва при наличии ружья и достаточного количества патронов могла защититься и на некоторое время отсрочить момент попадания в плен. Я напряженно думал о револьвере, завернутом в ветошь и спрятанном под защитой картера. Спрятать револьвер заняло добрых 15 минут после того, как механики закончили обслуживать мотоцикл. Да, мне эта «смертельная ловушка» не очень-то поможет!

Дождь, в конце концов, нагнал меня, и на скользкой дороге я вынужден был сбросить скорость. Постепенно, но сначала едва заметно, среди холмов над облаками появилось золотое сияние. Скоро огни маленькой Эс-Сувейды, столицы арабов-друзов, засверкали сквозь дождь, и я оказался между двух из многочисленных стен колючей проволоки. Медленно въезжая в город, я обнаружил улицы – их было всего три, заполненные не только грязью, но и людьми. Никто отнюдь и не собирался спать. Свет лился из каждого окна, отбрасывая геометрические тени на серые грубые стены. При приближении рева мотоцикла из этих освещенных окон быстро появлялись головы и плечи любопытных – я как будто находился в большом «театре теней».
Несколько раз я останавливался, чтобы спросить на языке жестов, где можно переночевать. Без слов каждый араб показывал дальше по улице. Собственно, я знал, чем это все закончится. В тот момент, когда я добрался до полицейского участка, араб-полицейский пожал плечами в ответ на мою жестикуляцию. Он покачал головой, и ответ был ясен: «Весь город полон, всё занято». К тому же это была дождливая ночь, и все попрятались по домам. Потом он вдруг задумался о чем-то: «Подожди, я пойти смотреть». Полицейский исчез в дожде и ночи, но скоро вернулся с широкой улыбкой. Схватив лампу, он поманил меня за собой. Мы побрели по щиколотку в грязи и, проходя мимо очередных дверей, набирали рекрутов в наш маленький поход, пока в итоге небольшая армия любопытных не присоединилась к нам. Наконец, мой проводник свернул в темную аллею, открыл ключом большую окованную железом дверь и показал мне: «Входи вместе с мотоциклом».
Комната была с каменными стенами и земляным полом и совсем без мебели. На полу валялись несколько соломенных матов. Показав в дальний угол, мой проводник пробормотал что-то по-арабски, фонарь на мгновение сверкнул, дверь затворилась, и засов задвинулся. Несколько слабых лучиков света проникали в комнату через единственное окно, но даже эта призрачная иллюминация заслонялась десятком голов, которые сталкивались друг с другом и вытягивались чтобы посмотреть в темноту. Руки хватались за подоконник и стальную решетку. Я действительно был в безопасности этой ночью… и снова в тюрьме.
Вот уж чего больше всего не хотелось полиции Эс-Суэйды, так это держать меня здесь. На рассвете они без каких-либо церемоний потребовали, чтобы я убирался. У них было много других, кому нужна была крыша над головой. День был ясный и солнечный, на небе не было ни облачка. Прошлой ночью дождь так тщательно утолил жажду земли, что до 10 утра ни один араб не поднимал пыль своими босыми ногами.



Праздник был в самом разгаре. К девяти часам утра улицы были полны обнимающимися, целующимися людьми из разных кланов, и рокот барабанов и кричащий напев арабских голосов доносились со всех сторон. По улицам проносили красные, синие, золотые и серебряные знамена. Это были флаги деревень, и каждого знаменосца сопровождал свой собственный контингент молодых и старых мужчин: руки переплетены, тела раскачиваются в радостном танце, сопровождавшемся прыжками. Каменные склоны, окружавшие город, были усеяны черными тряпичными палатками, верблюдами и лошадьми. В палатках сидели деревенские старики, ожидающие визитов вежливости друзей и врагов. Враг или друг, это было не важно – посетителей принимали одинаково. Обменивались несколькими обычными фразами, а затем все садились в круг. В тишине чай и кофе начинали передаваться из рук в руки. Одна маленькая грязная кружка совершала полный круг. Сначала ее наполняли чаем, сладким как мед. Когда его допивали – кружка наполнялась кофе, горьким как алоэ. Поскольку я был незнакомцем и иностранцем, приглашения сыпались на меня отовсюду. Я должен был посетить каждую палатку, куда меня приглашали, поскольку отказ «преломить хлеб» мог быть расценен как оскорбление. Ритуал преломления хлеба с арабами гораздо важнее, нежели многие себе представляют.
Позже, когда я вновь посетил Дамаск, там шел судебный процесс, основанием к которому послужила эта самая причина.
Молодой араб сделал предложение своей любимой девушке. Ее брат тем не менее не одобрил этот союз. Он приехал в дом к молодым, его торжественно приветствовали счастливая сестра и ее муж. Молодой жених приготовил кофе, который был принят гостем. Допив кофе, посетитель достал пистолет и застрелил человека, который посмел соединиться с его родней. Ради самозащиты (без сомнения) он немедленно сдался властям. Но даже французские власти сочли необходимым решить дело коротким судебным разбирательством. Толпа арабов, услышавших об убийстве, быстро собралась вокруг тюрьмы. Они протестовали не против убийства. Для них был важен тот точно установленный факт, что убийца воспользовался гостеприимством жертвы, а именно – «преломил хлеб», перед совершением злодеяния.
Как раз во время моих переходов из одной палатки в другую мне на плохом французском языке изложили суть праздника. Мне также объяснили, что я один из немногих американцев, которые вообще видели эту церемонию. Раньше друзы были под гнетом Турции, но во время Первой мировой войны их кланы присоединились к арабскому восстанию и, наконец, завоевали свою независимость. То, что происходило, это и было празднование Дня независимости – 4 июля по-друзски. Постепенно ко мне приходило понимание того, что я стою среди сотен возбужденных людей, многие из которых с 1925-го по 1928 год рисковали своими жизнями ради Франции. Как следствие той части Версальского договора, которая относилась к Ближнему Востоку и Месопотамии, Франция получила мандат на управление всей Сирией. К Сирии, естественно, прилагался Джебель-Друз – по крайней мере, на бумаге.
В действительности Францию ожидали очень интересные времена, когда она вступила в контакт с друзами. Генерал Алленби, пламенный Лоуренс Аравийский и многие другие заверяли друзов в их полной независимости и тому подобном. Но, когда друзы обнаружили, что эти заверения ничего не стоят, их кланы взяли дело в свои руки – причем в умелые руки. Они отравили колодцы, уничтожили посевы, нападали на регулярные войска, окружали и уничтожали целые бригады – собственно, применили против Франции именно ту тактику, использовать которую против Турции научили их сами же союзники.
Каждый мужчина-друз воевал, как хотел, объединяла их лишь общая идея. Путешествуя группами по 6–8 человек, они наносили огромный вред и оставляли за собой массу жертв. Если подобную группу захватывали в плен или уничтожали, то это было всего-навсего не более восьми человек. Они даже чуть было не захватили Дамаск, «старейшую столицу мира», однако в последний момент жители Дамаска переметнулись на сторону противника.
К тому времени, когда французы наконец-то покорили друзов, они уже очень хорошо знали, с кем имеют дело. Сильнейшим наказанием, примененным к их племени, была высылка старого эмира, который предводительствовал ими. В результате немедленно начались трения между претендентами на его пост. Кланы никак не могли договориться. Одни выдвигали сына старого эмира, другие своего шейха, третьи еще кого-то. В тени палаток трех главных претендентов я и пил чай и кофе. Эти палатки, наиболее безвкусные среди всей массы шатких конструкций, были установлены на парадном месте, напротив палатки посетившего праздник французского губернатора и почетного гостя из Дамаска. Это был тот день, когда каждый из претендентов набирал себе сторонников, демонстрируя гостеприимность. Они были заняты своим делом, подобно американским политикам из Таммани-холла, раздающим сигары.



Тем не менее никто никого не поливал грязью. Никто из кандидатов не называл имен соперников. Даже когда один из шейхов зарезал столько баранов перед своей палаткой, что кровь подтопила стоящую чуть ниже палатку конкурента, была высказана простая, спокойная просьба остановить наводнение. При этом раздраженный шейх легким жестом схватился за ружье и предупредил соседа, что, если тот не остановит потоп, тогда прольется чья-то другая кровь.
Однако, когда пришла пора представления французскому генералу знамен тремя эмирами-претендентами, – началась настоящая перебранка. Каждый хотел быть первым. После длительной перепалки они пришли к соглашению, что все трое войдут в палатку генерала одновременно. Но старейший из трех шейхов был очень пухлым коротышкой, и потому, когда вся троица двинулась вперед, единственный проем между стойками на входе в палатку оказался узковатым. Ни один из претендентов не подвинулся ни на дюйм, и это привело к тому, что шесты были раздвинуты в стороны, центр рамы не выдержал и палатка рухнула на губернатора, охрану, эмиров и всех остальных. Вызванное этим сражение, в ходе которого летали камни, проверявшие на прочность чьи-то головы, потребовало вмешательства со стороны. Битва продолжалась более получаса. Потом внезапно, так же быстро, как и началась, она закончилась. Жители деревни унесли своих раненых товарищей, веревки палатки были починены, сломанные шесты заменены, и все как один успокоились. Небольшая группа солдат осталась стоять вокруг на случай повторения побоища.
− Интересно получилось с этими солдатами, − объяснял мне французский офицер. − Они находятся под французским владычеством, но каждый из них друз, и, тем не менее, они так же яростно сражаются против своих, как ранее воевали против французов. Кто-то скажет, что это от их любви к спорам или что они дерутся каждый за себя, за свою деревню и своих друзей, но это не так. Они могут по-настоящему любить сражения, свою деревню и своих друзей, но больше всего друзы ценят свою честь. Дав обещание, они никогда его не нарушат и сделают все возможное, чтобы выполнить его. Их трудно привлечь на свою сторону, они не присоединятся к какому-либо делу без длительных размышлений, но уж если они решили – они скорее умрут, нежели предадут.
После такого дня, полного разнообразных, неожиданных и ярких событий, я почувствовал, что теперь, что бы ни произошло, меня ничем не удивить. Я медленно прохаживался по одной из улиц Эс-Суэйды, заполненной арабами в струящихся одеяниях и развевающихся бурнусах. Внезапно я услышал взволнованный голос.
− Эй, молодой человек! Я вас приветствую, − протянул кто-то за моей спиной, − и как у вас делишки?
Голос и интонация были прямо из Диксиленда. Я обернулся, чтобы увидеть говорившего. Один из прогуливавшихся арабов выступил вперед с широкой улыбкой на лице.
− Да, сэр, я жил в Кентукки 14 лет. Но потом вернулся сюда, и это все, что осталось от тех времен. − Он приподнял уголок жилетки, одетой поверх арабского бурнуса. − Знаете, для меня будет большая честь, если вы зайдете и воспользуетесь моим гостеприимством. Где вы остановились?
Я объяснил, что сегодня, после того как покинул тюрьму, я нашел комнату в доме, который представлял собой некое подобие гостиницы.
− А, я знаю, где это. Это неплохо. Увидимся сегодня вечером, и я буду очень рад. − Что ж, пока – но не забудьте!
Конечно, я не забыл. Я был в восторге от возможности заглянуть в настоящий арабский дом. Я немедленно освободил свой «номер в отеле», который был сразу же занят целой арабской семьей. В пять часов дня я ненадолго присел, чтобы подождать. Пробило шесть, семь, наконец, восемь часов, а мой друг из Кентукки все еще не появлялся.
− Вы чего-то ждете? − спросил клерк-араб из «отеля» на ломаном французском. Я постарался изложить все детали своей встречи с джентльменом с Юга. Я попытался описать его внешность, но не мог вспомнить, как он выглядел. В своей одежде все они смотрелись одинаково. Клерк, судя по всему, серьезно задумался. Постепенно его брови сдвинулись, и он медленно провел пальцем по щеке. − Да-да, у него был шрам на лице, − обрадовался я. − Это он. Вы его знаете?
Мужчина улыбнулся в ответ столь понимающей улыбкой, которая говорила: «Знаю ли я его?»
− Это мой босс, − выпалил он, − а это его дом… его отель. − Он широким жестом повел вокруг, демонстрируя всю обветшалую роскошь, окружавшую нас. − И ваша комната занята.
Мне больше ничего не оставалось, как обратиться к своим старым друзьям, полицейским. Но их жилье из-за вечернего гала-представления было уже битком набито.
Полиция, тем не менее, отправила меня к патриарху представительного вида, который медленно повел меня к своей деревенской палатке. Я следовал за ним, толкая мотоцикл. Перед палаткой тлел костерок, чай и кофе были сервированы, и, наконец, я смог растянуться на земле, используя руки вместо подушки, и лежал, рассматривая звезды.

Вокруг меня было около двадцати друзов. Некоторые из них были обитателями палатки, некоторые − просто посетителями. Не суетясь, но быстро они обследовали мой мотоцикл. Когда они касались чего-то важного, я подавал голос, и пальцы немедленно отдергивались, как от горячей печки. Было забавно наблюдать, как интенсивно они обследовали все. От мотоцикла они перешли к биноклю, камере, но тут я снова подал голос, и они аккуратно положили ее на место. Каждая вещь по очереди была внимательно рассмотрена и изучена. Потом начались проблемы в том месте, где были упакованы штаны.
Чтобы избежать бесконечного процесса пришивания пуговиц, в Лондоне я поставил молнии практически на все, что нужно было застегивать. Кто-то из группы заметил блеск застежки-молнии на моих штанах… прямо спереди. Моментально они начали дергать застежку вверх и вниз, как коляску с истошно кричащим ребенком, вызывая радостный гомон моих хозяев.
Хорошо, что этой ночью я накрепко затянул ремень на своем багаже, иначе, будь у них хоть малейший шанс, они утащили бы штаны, а у меня больше не было запасных! Не представляю себе, что бы они с ними сделали, принимая во внимание, что у арабов, которые считают себя самыми мужественными людьми на свете, женщины носят штаны, а мужчины носят платье.

Продолжение.

1. Карта путешествия по Турции и Сирии: