Путешествия

Снаружи доносился топот ног. Кто-то тряс меня. Голос коменданта разносился по неосвещенной казарме: − Подъем, подъем! – Я быстро поднялся, повинуясь приказу. − Следуйте за мной, − скомандовал он, когда я побрел в сторону двери, протирая глаза и пытаясь прийти в себя после сна. Сквозь прорезь в зубчатой стене я увидел золотое свечение, периодически освещавшее темное небо. Едва заметное вначале, оно быстро разгоралось. Внезапно четыре горящих глаза, ослепительно ярких, появились на холме. Они сблизились, подобно двум головам дракона, затем разделились, а потом снова сблизились, перемещаясь из стороны в сторону.
Что это – рассветный патруль или…?
Я почувствовал, как меня охватывает озноб от страха и волнения.
− Внимание! − и еще до того, как арабский караул успел выстроиться в линию, прозвучала команда «Стой!» из одной из тяжелых машин, которые, скрипя тормозами, с заносом и буксуя, влетели в свои стойла.
− Мой капитан! К вашим услугам!
− Добрый день, мсье комендант!
Это был сон. Конечно же, это должен быть сон. Жив ли я? Этот маленький форт и эти массивные крепости на колесах, эти зловещие пулеметы, поблескивающие смазанными стволами в свете ламп и ловящие первые лучи рассвета… это было на самом деле? Танцующие звезды, картинная арабская стража… наверняка фантастическая иллюзия. И где-то там, во внутреннем дворике притаился мой мотоцикл – такой маленький и хрупкий в сравнении с двумя машинами, находившимися рядом с ним, и их пулеметами. Он стоял внизу на двух колесах, пылинка в этом безграничном пространстве… абсолютно один.
Однако представшее внезапно передо мной абстрактное видение неожиданно спугнули спешка и суета, поднявшиеся вокруг меня. Рассветный патруль не мог долго простаивать. Его ждала неотложная работа. Комендант стоял рядом со мной, пока я заливал в баки бензин и масло, предложенные им из его личных запасов.
Капитан и лейтенант, его помощник, спокойно покуривали сигареты, разговаривая с комендантом. Они лишь бросили на меня мимолетный взгляд и продолжали неотрывно смотреть на две машины «Шенар-Уокер», в которых ездили на патрулирование, – так разведчики все время следят за своими лошадьми.
В одной из машин ездил капитан, араб-водитель, сидевший за рулем, и двое арабов у пулеметов. Лейтенант командовал второй машиной с таким же экипажем. Их головы были закутаны в большие платки – куфии, украшенные красными кисточками, и они носили темные очки, чтобы защищать глаза от укусов песка, порывов ветра и сияния солнца. Мои очки тоже были на месте.
Со словами благодарности, энергично отдав честь, будто движимый мощными пружинами, патруль выехал на дорогу, подобно демонам, направляющимся на срочную встречу с дьяволом. Дергая кикстартер и крича коменданту «До свидания», я последовал за ними.
Мчавшиеся машины поднимали удушающую тучу пыли и небольших камней. У них было преимущество: они знали, куда едут, у них было четыре колеса, и дорога была им знакома. Миля, две мили; я пытался держаться в пределах видимости, но безуспешно. Они были на пути к границе, находившейся в сотне миль отсюда. Там они развернутся и помчатся назад, в Дамаск. Я попал в пару ям с песком, и мне пришлось замедлиться. Некоторое время на горизонте еще были заметны две крошечные точки. Это были патрульные машины. Но вот они исчезли, и я больше никогда их не видел!
Запросто могло случиться так, что патруль проехал мимо меня по пути назад от границы. Или, может, он остановился где-то, а я проскочил мимо. Рельеф местности в пустыне довольно пересеченный. Там несчетное множество низких холмов и «вади» – пересохших русел рек между ними. Сама дорога – это на самом деле не дорога, а, скорее, маршрут, воображаемая линия, проведенная через пустоту. Неважно, если путешественник отклоняется на пять миль в одну сторону или на десять – в другую. Местность все равно одинаковая. Нужно просто продолжать ехать на восток и смотреть на указатели.
Указатели? Конечно. На сирийской стороне они черные, деревянные и расположены так, что находятся в пределах видимости один от другого. В дневное время их легко заметить, но в темноте это непросто… поскольку они деревянные и стоят уже несколько лет, многие из них, кажется, вот-вот упадут. Дважды за следующие 75 миль я терял их из виду и начинал суетиться в поисках их. Я не мог допустить, чтобы это происходило часто. Каждая капля бензина и масла была на вес золота. Но душевное спокойствие стоило столь расточительного поведения.
Следующее обитаемое место, которое я должен был увидеть после отъезда из Абу Шамата, был форт Дешарпентери, последний французский пост в пустыне, в котором располагалась радиостанция и находились несколько солдат. Чтобы добраться до форта, нужно было сначала проехать через грязевую равнину, расположенную в низине. Там я обнаружил, что вода так тщательно выровняла и солнце так тщательно иссушило грязь, что я ехал, как по гладкой стали. Но гладкой она была около мили, и внезапно возникла трещина достаточного размера, чтобы проглотить верблюда. Первая такая трещина заставила меня снизить скорость до 10 миль в час – и вперед!
После грязевой равнины появились холмы, простиравшиеся на 80 миль, и сразу за ними форт Дешарпентери, в Вади Саба Биар. Он возник примерно в миле к северу, легко заметный благодаря радиомачтам. Дальше мне пришлось поднажать, особо не осматривая местность. «Поднажал» – правильное слово, потому что за 80-мильными холмами езда стала трудной. Там были многочисленные скелеты верблюдов и стервятники, и было больше грязевых равнин, а в полдень я пересек временно проведенную сирийско-иракскую границу. Я понял это только потому, что деревянные сирийские знаки внезапно исчезли, уступив место солидным черно-белым металлическим. Там нет формальной демаркационной линии, но мой одометр и карта тоже убедили меня, что это было так. С этого момента я полностью отказался от поисков патрульных машин. Я был за пределами их действия.
Иракские указатели были мудро покрашены в белый и черный цвета, что делало их заметными днем и ночью. Единственное, что было неправильно, так это то, что в отличие от сирийских знаков (которые были в пределах видимости один от другого) они стояли с фиксированным интервалом в 5 километров, вне зависимости от того, находилась ли точка на холме или в низине, что вынуждало любого, чье существование зависело от наличия указателей, тратить много быстролетных часов, оглядывая холмистый горизонт в поисках чего-либо, что стояло на дне пересохшего русла.
Мои карты утверждали, что мне оставалось примерно 80 миль до колодцев Рутба, пустынной отметки на полдороге от того места, где я планировал заночевать. Был уже ранний вечер, мои мышцы устали и болели от постоянной борьбы с рыхлыми и песчаными участками, которые оказывались на моем пути без всякого предупреждения. Но главным врагом было ощущение опасности. Где-то на задворках разума каждую минуту, как холодный шар свинца, присутствовала тревога, что что-то может случиться с мотоциклом, что заклинит поршень, треснет головка, лопнет шина или что будет, если я упаду и сломаю ногу или руку… В утомленном мозгу не было пределов фантазии, и тысячи воображаемых трагедий случались до того, как что-либо происходило в реальности. И оказалось это всего лишь замыканием, которое не давало мне включить фару. Оно произошло в 25 милях от Рутба. Без света я был все равно что слеп. Я потратил два часа на поиск неисправностей, в конце концов я все починил, но был крайне утомлен от постоянного нервного напряжения, и на последние оставшиеся мили к колодцам Рутба у меня с трудом хватило сил.



Когда я увидел первый красный отблеск маленького фонаря наверху радиомачты и понял, что это такое, я как будто получил спасение от медленной и мучительной смерти.



Британский офицер, который приветствовал меня, был так же поражен, как я утомлен. Его глаза прямо-таки выкатились из орбит! Я должно быть выглядел очень мило – весь покрытый пылью и грязью с головы до ног. Единственным подтверждением того, что я был белым человеком, были два больших круга вокруг моих глаз, там, где очки защищали кожу. Все, что я помню, это то, что я упал на кровать и проспал как убитый до следующего утра.
Когда я проснулся, то почувствовал себя так, будто меня пропустили через линию схваток десятка футбольных команд, при этом я словно попадал в центр при каждом броске. Легкая слабость побеждала меня каждый раз, когда я пытался вызвать у себя достаточно интереса к осмотру мотоцикла. Я нуждался в отдыхе, и я решил расслабиться и не стартовать до следующего утра. Командовавший фортом британец был приятным собеседником и рад был поболтать. К полудню я почувствовал легкие признаки возвращения своего обычного делового настроя. Я осмотрел мотоцикл, заправил бензина по доллару за галлон и получил в гиды араба, который должен был показать мне виды колодцев Рутба. Смех, который вызвала у меня встреча с моим гидом, окончательно вывел меня из летаргии. Я не мог поверить своим ушам, когда услышал, как он на хорошем английском языке закричал бегущему мальчишке: − Эй, Фасóлина!
− Да, это странное имя, − объяснил мне британский офицер. − Но вы встретите еще больше странных имен, если останетесь тут, в Рутба. Арабы, понимаете ли, любят называть своих детей в простом и логичном порядке. Один, например, может назвать своих отпрысков по названиям рыб: Лосось, Акула, Форель, Карась, Ерш и тому подобное. В данном случае это просто семейство бобовых. Его первого ребенка зовут Лима-боб, второго – Фасоль, третьего Вареный Боб и четвертого и последнего – по давнишним связям с англичанами – Старый Боб.
Уважаемый отец всех бобов повел меня на осмотр достопримечательностей. Это не заняло много времени, но было интересно, особенно оригинальные колодцы более 200 футов глубиной, вырытые римскими легионерами во время одного из их феноменальных маршей «Одни боги знают куда».
Сам форт, построенный из кирпича, был возведен совместно британским и иракским правительствами. Там была радиостанция, хороший склад с количеством провианта, достаточным для того, чтобы выдержать тридцатидневную осаду, аварийная взлетно-посадочная полоса, куда самолеты британских, французских и голландских авиакомпаний, летающие между Европой и Востоком, иногда приземлялись, и это было все.
Садик перед домом был эдак тысячу на пятьсот миль пустыни, задний дворик – в два раза больше.



Последующие 12 часов сна благотворно повлияли на мой дух, и на восходе я дернул кикстартер и отправился в путь. Первые 75 миль от Рутба пустыня была довольно гладкой и твердой, и я ехал быстро. Потом, сразу перед одним из хитрых грязевых полей, я начал замечать остатки жертв пустыни. До этого там было множество костей верблюдов, выцветшие скелеты. Но теперь на каждой стороне были сожженные, ржавые автомобильные шасси: «фиаты», «доджи», «бьюики», «штайры», «роллс-ройсы». В двадцати милях один от другого находились два потерпевших катастрофу самолета. Это действовало угнетающе. Нетрудно было представить себе скелет моего мотоцикла в таком же состоянии, как всё остальное, и меня пробрала дрожь. Минуты стали казаться часами, когда солнце оказалось в зените. Казалось, все время прошло.
Коричневая и пыльная пустыня, обгорелые, ржавые останки, пассажиры которых, наверное, никогда не имели даже шанса «выбраться пешком», всё больше и больше пустоты, и больше ничего. Монотонность! Монотонность!
На воде всегда есть плеск волн о лодку, в глухом лесу – шорох листьев, но в пустыне так тихо, так пусто и так беспредельно, что можно почти что услышать стук собственного сердца. Рев мотора звучит как какой-то едва заметный писк, пронизывающий пространство и пытающийся разбудить вселенную.
По мере того как день тянулся, звук стал волновать меня. Когда я запустил мотор сегодня утром, ровный звук выхлопа был низким и глубоким. Но теперь, после полудюжины часов езды по пустыне, он, казалось, был наполнен статическим треском, мотоцикл начало потряхивать, шины казались спущенными, весь мотор, как будто разваливался.



Продолжение.