Путешествия

31 июля.
Заходил поутру несмелый скудный дождик, потянуло свежестью с гор. А мне тепло, покойно и уютно как мышу в соломе. Из спальника один хрюндель торчит)
Пока завтракаю собираются неподалеку на землю орлы, ввосьмером на траве рассаживаются неровным кругом, желтыми глазами-драгоценностями посверкивают. Будто бы ждут чего. Наверное когда я от своей натруженной на броду спины крякну))
Метрах в двух от палатки нашла немалых размеров нору. Байбачью должно быть. Я уж и сидела возле нее и лежала и в траве пряталась (в трехсантисетровой)) И хлебушек клала. Ни на что не ведется хитрая зверюга, носа даже не кажет.
Видела я раз в каком-то фильме про Монголию, что были там раньше специальные такие люди — оденутся во все белое, хвост от белой лошади в руки, и ну давай по полю скакать да бегать, и плясать и прихрамывать, хвостом махать всяко разно. А этим толстеньким интересно мол, че это такое творится, из нор повылазят, варежки поразивают. Тут то их и хвать! И на жарёжку. Заливают наверное, но прикольно))
Можа ежели сидеть возле норы, клыки чистить, покажется? Таджикским вон очень нравилось смотреть, как двуногое пеной исходит)
А впрочем, хорош уже зверье кошмарить. А то позовут еще кого сурьезного, косматого, рассказывай ему потом что ты пошутила)
Стоянка у меня тут одна из самых сказочных за всю историю, но и Джазатор обещает быть местом не менее захватывающим. Поселок этот стоит того, чтобы туда поехать, хотя бы из-за одних видов с дороги. Это для ценителей дикости и нетронутости.

Дорога — неплохая грунтовка без бродов с аккуратненькими и какими-то уютными деревянными мостиками в одну машину шириной. Временами путь широкий — два камаза разойдутся, временами на подъемах одна узкая колея и не видно до последнего момента, едет ли кто навстречу. Но встречные, на счастье, на беду ли, попадаются не слишком часто.
Ели же, пихты, кедры, лиственницы вот они! Вьется между ними дорога, врезается по временам в склон горы, и река шумит на камнях по левую руку.
Нахмуряется тем временем небо, опять накрапывает. Цепляются местами за влажные темно-зеленые склоны, серые, рваные по краям клочья, плывущего над макушками деревьев, тумана.
Километров за семь до поселка разровнял дорогу грейдер. Укрыта она теперь ровным рыхлым слоем какой-то пескоглины со щебнем вперемешку. Скаут, однако, гребет как надо!
В Кош Агаче уверили меня, что заправка в поселке есть, но литр девяносто второго обойдется в сорок девять рублей. Но мне-то не до выпендрежа и экономии, мот-то со сбоящим карбом жрет как боров.
Заправщицу ждать пришлось около получаса. Оказалось что в поселке по ком-то сорокодневные поминки, в которых участвуют почти все.
Стою в очереди, слушаю такую знакомую по песням Болота Байрышева, речь, даже слова некоторые узнаю, но не понимаю. Как собака) Бродячая))
Прямо напротив заправки надпись «Гостиница», а на вид обычный деревенский дом с вытоптанным двором. По другую сторону обширный луг на территории бывшего аэропорта, за ним у реки симпатичные деревянные беседки.
Заправившись, пробираюсь через весь поселок к противоположному краю. Навигация (вот ведь душа загадочная!) упорно уводит с главной отсыпаной дороги в узкие, кривенькие проезды между дворами, в глубокие колеи, к мирно отдыхающим у забора коровам.
У крайних домов врыт в землю столб с указателями на несколько турбаз в пяти — семи километрах от поселка, и уводят две колеи на подъем высокого крутого холма. Дорожка эта узкая, не тряская, проведя нас меж нарядными ярко-зелеными красавицами лиственницами, быстро помогает отыскать приют.
Красота же какая! Широкий, до голубизны прозрачный и чистый Аргут, травянистый берег в исполинских соснах и лиственницах, а меж ними кучкой стоящие, рубленые из лиственницы домики. Бывают на свете места сказочные, и представилось мне, что нашла я здесь место именно из своей собственной сказки.



Приняла меня местная темноглазая женщина с глубоким, как бы обволакивающим теплом, грудным голосом. Хранительница ласкового этого приюта по имени Зубаира. Показала, где можно разместится.
Сняла себе за 400 рублей целый домик, и часа через полтора еще готова была для меня одной просторная баня. Постирала все! И себя аж дважды вымыла. И выйдя очищенной и обновленной на прохладный горный воздух, почувствовала во всей полноте и осознала извечное, неистребимое счастье, таящееся в самых простых в этой жизни вещах.
Сижу себе, лапки скрестив на деревянном своем, железом крытом крылечке, сушу на солнце волосы. Наблюдаю глазами мало чего видевшего, изумленного городского ребенка, как спокойно и размерено, как-то даже буднично бродят неспешно по обширной огороженной территории между домами, лошадь с рыжим подростком жеребенком. Пощиплют траву там, тут поваляются, прячась от комаров у дымящего, оставленого кем-то кострища. Подошли познакомиться, похватали мягкими теплыми губами босые мои ступни)
Молоденькая, поджарая, востроносая лаечка какого-то бело-волчьего окраса и пушистым на заглядение хвостом спиралькой, подбежала со спины ураганчиком, напугала. Теперь носится вокруг волчком, ластится. Чешу спину ей, бока чешу, она аж жмурится. И улыбается по-собачьи) Ласковая, доверчивая, задирает к небу резвые лапы, дает погладить теплый беззащитный живот. И вихрем уносится по новой на лошадей брехать)
Ну невозможно же сидеть на месте! Надеваю на плечи маленький свой мешочек, в него фотик с гардексом и блокнотом, да по близлежащим пригоркам в лес айда!
Над головой так близко, безбоязненно парят орлы, четкими острыми линиями на фоне неба выписаны маховые их перья. Шныряют по траве с пушистыми хвостами суслики, торчат у норок тревожными рыжими фигурками, провожают настороженным взглядом черных бусин.
На склонах одинокие, кряжистые, ели, каждая на свой лад изогнута. Как не похожи они на пушистые наши, разлапистые пирамиды средней полосы. А те, что кучками растут ничего, ровненькие такие, стройные.
Брожу неровными расходящимися в ширь кругами вокруг огромной старой, особняком стоящей лиственницы. Люблю я такие.
Стоит один такой исполин посреди склона, ветрами, морозами перекрученный. Что-то поломано в нем, криво, на один бок перекошено. Изогнулся ствол волнами, винтом, вокруг себя повернулся, под действием невидимой обыденному глазу силы. И корни из земли, как вены на натруженых руках вздулись. Крепко ими держится он за скудную каменистую землю. Врёшь! Не сломаешь меня ни ветром, ни снегами, пусть обдерет всего, ветви поломает. Пусть! Все равно выстою, выживу, зазеленею наперекор всему новой весной. Корявый, израненый, а живой все же. Пускай не защитит никто, не прикроют коры ободранной, от злого солнца и мороза живыми стволами своими браться. Все одно — выживу! И ветви новые пущу, живые, зеленые и еще сильнее станут корни мои. И будут селится меж ними смешные юркие бурундуки, укрываться станут суслики. Приючу в кроне своей семью веселых черных белок, говорливые будут веселить меня птицы, рассаживаясь в кроне. И шишки разбросаю вокруг далеко, как смогу только длинной израненых рук своих, и будут они обещанием новой жизни.
И ведь как раз за это ломаное, перекрученное, особняком стоящее дерево взгляд мой и цепляется, прирастает к нему. Из сотни его такое запомнишь лучше других. На каждом переломе, обломке сука, сувеле по истории. Стоит кривой надломленной громадой на фоне неба, несокрушимый, вечно воскресающий, надолго врезавшийся мне в память. Захотелось и мне маленьким любопытным зверьком посидеть в развилке его корней. Набраться силы, послушать — может скажет что…
Уползла вечером на берег смотреть на кристально-чистое течение голубой реки, с огромными, больше человеческого роста валунами на дне. На темнеющие, в вечернем теплом свете, горы и красное зарево за ледниками вдали.
Лайка, подкупленная недавно пригоршней сушеного мяса, обежав по своим делам территорию, составляет мне теперь компанию. Легла у ног, щурится, и розовый язык — сама нежность, и влажный черный беспокойный нос на кончике аккуратной узкой морды, все излучает дружелюбие. Мы поняли друг друга, мы одной породы, нас переполняет интерес и восторг, новые звуки, запахи, любое дуновение ветра будоражит. Показался на том берегу человек в елях и вот подобралась уже лайка, привстала, наставила торчком острые уши. Не гавкает, как на лошадей недавно, потявкивает только негромко, отрывисто, вопросительно как-то, на время замолкая, как будто ответа дожидаясь. Показались там и лошади — буланой масти с белыми бабками, и с ними чудо какой красивый, словно уголь черный, робкий жеребенок.
Тепло в моем маленьком доме из лиственницы, пропитан воздух сладковато-хвойным древесным запахом. Отливает темным матовым алтайским золотом неструганые стены и потолок. Стоит в углу вопросительно круглая, сваренная из трубы печка. Не жди родная от меня дров, не холодно мне)
Снаружи, кутаясь в густеющие сумерки, выглядывают из земли округлые бока валунов. Остывают медленно, сохраняя до сих пор еще солнечное тепло в древних своих округлых телах, украшенных разноцветными лишайниками. Темнеет. Сидят люди семьями на улице, костры жгут, о чем-то негромко беседуют. Плывет над холодным Аргутом сизый горький дым, перекликаются заливисто с противоположных берегов лошади.
Храните боги эту землю.

1 августа.
Уезжать сегодня, вопреки всем планам, никуда я не собираюсь. Нельзя просто так из этого места уехать. Приютивший нас всех пятачок земли с деревянными домиками, среди почти не тронутых рукой человека гор, похож в очарованных моих глазах на землю обетованную)
Тишина здесь разбавляется далеким, приглушенным шумом, бурлящих неподалеку порогов, отдается чуть слышным эхом мелодичный, тягучий клекот, парящих меж гор хищников. Скачут по мохнатым, увесистым от игл лапам елей, мелкие пичужки, тенькают на свой лад каждая.
Как здорово по утренней прохладе ходить на берег реки Бары конскими тропинками, с ведром за чистейшей водой. Так бы и ухнулась с разбегу в видимую насквозь, глубиной метра в полтора заводь с серым песчаным дном) Разбила бы, распугала плывущих, переливающихся по нему солнечных зайчиков, рожденных невидимой почти на поверхности воды рябью. Ухнулась бы, да водичка аж зубы ломит)

Черпаю себе полное ведро голубовато-искристой, текучей, сияющей свежести. Готовлю на ней завтрак и наполняется душа и тело светом.
Соседи готовят кто на кострах, кто на просторной, упрятанной в елях на берегу, кухне. Лошади с нами и между нас пасутся, кусают за попец друг друга, красивые с умными глазами головы суют куда ни попадя. Отдыхает окутанный едким костровым дымом, жеребенок, замученный комариками-поганцами.

Я ж собираю маленькую свою котомочку и двигаю куда глаза глядят. А глядят они в сторону запада по дорожке, уводящей прочь от турбазы и поселка в горы.
Зубаира сказала, что если прокатится в ту сторону километров тридцать, можно найти там красивый вид на горы с шапками ледников. Но я не хочу сегодня катать. Не хочу грохотать и вонять выхлопом и баламутить грязными колесами горные ручьи. Я хочу идти. Шагать. Медленно, вдумчиво, видеть каждую травинку, каждый неизвестный мне цветок. Пальцами ощущать сияющие нежной зеленью лиственничные иголочки, хочу купаться в запахах.

По дороге идти жарко и пыльновато, но здесь, на счастье, есть еще такая штука, как коровья тропа. Ее легко найти, пошарившись по кустам или просто увидеть где-нибудь на лугу. Идет она обычно вдоль деревьев, отбрасывающих прохладную тень. Шириной она сантиметров тридцать, сантиметров на пять-пятнадцать утоптана вглубь. Пехом по ней идти — сущее удовольствие. Правда только если вы хотите гулять по горам, а не по парку вышагивать, потому как местами приходится продираться сквозь елки и карабкаться вместе с ней на косогор)
Тропинка эта при любой возможности уводит в тень и показывает удобные подходы к воде. Потерятся там сложно, ибо дорогу, бегущую по долине видно почти ото всюду. Да и негде там блыкать — с одной стороны травянистые склоны гор, с другой Аргут. Так и идут они втроем дорога, тропа и река.
Пахнет от деревьев теплой, сладкой на солнце хвоей. Встречаются на пути и в стороне огороженные от скотины луга с благоухающим буйством трав и цветов. Грибов видимо не видимо, но рожицы у всех незнакомые какие-то)
Встречаются часто то тут, то там лежащие коряги-стволы листвениц, погибших и скатившихся по горам вниз. Обветренные, потертые снегами, рассохшиеся, выгоревшие на солнце до серо-серебристого цвета, с богатейшей текстурой. Перекрученные, изогнутые, сучковатые. А вот спиленные кем-то и брошенные стволы гиганты со 180-200 годовыми кольцами.

На серо-зеленых склонах гор словно заплатки кружками и овалами насыщенного зеленого цвета, растут стелющиеся кусты артыша. Долина, по которой я иду, здесь сужается, начинается подъем на перевал без намека даже на какую-либо тень. И тут же как раз у самого подъема, на повороте реки, есть малюсенькая бухточка с крупным серым песком на дне. Вот сейчас, думаю, забегу по-быстренькому, макнусь! Ага! Ща!)) Забегаешь по колено, а ноги от боли уж чуть не сводит, до того вода леденючая! Сижу теперь на большом плоском, прохладном камне, наполовину погруженном в воду, без всяких там изысков цивилизации вроде купальников, как русалка какая, поливаю себя из ладоней горной свежестью. А красота же какая! И ни души вокруг! За всю свою восьмичасовую прогулку только одну машину и встретила, а про пешкариков и говорить нечего. Отличное место здесь для тех, кто любит, как и я, думать перебирая ногами)

Поднялась на перевал, там тишина разливается. Внизу остался монотонный шум реки, здесь же благоухающий цветами теплый ветер, и тенькающие из крон листвениц птахи.
Здесь встречается мне на долго врезавшаяся в память картина про то как тоненькая, маленькая, сантиметров тридцать высотой лиственничка, с нежными салатово-серебристыми мягкими иголками, выросла из большого пня старого спиленного дерева. Середина его колодцем до земли в труху обратилась и осыпалась. Вот тут-то в этом защищенном от ветра, холода и палящего солнца, укрытии, всегда хранящем влагу в недрах старой не живой уже древесины, и нашла себе пристанище новая жизнь. Растет себе теперь, пушится под защитой погибшего уже исполина.

Я же подхожу тем временем к следующему подъему свесив язык на плечо от жары. И умопомрачительно вкусные и холодные ручейки с гор поперек тропы, как нельзя приходятся кстати. На подходе к третьему основательному подъему организм мой говорит, что, мол, будя уже, нет ли чего чтоб в топку-то закинуть?
Спустившись тогда от дороги чуть вниз и влево по крутому склону пару метров к старой одиноко стоящей лиственнице, сажусь на выдающийся из земли корень.
Внизу далеко, белой струйкой по ущелью, шумит ручей. Из под живописно изогнутой ветки, приютившего меня исполина видна обширная панорама гор, с извивающейся внизу молочно-белой рекою и такой же белой дорогой выше, упорно взбирающейся вверх по склону.

От разогретого солнцем ствола теплыми волнами исходит смолисто-сладкий, хвойный аромат, янтарный, густой как мед. Теплый ветер со склонов приносит запах можжевельника, а то прилетит снизу прохладный, гулявший по ущелью, умоет обожженное горным солнцем лицо.
Здесь в уютном своем, живописном прибежище в компании двух утомленных дневным жаром шмелей, делящих со мной корни одного дерева съедаю свой самый простой и вкусный обед из бутеров и фруктового батончика. Еще бы километра три пешком, и можно было бы траву с аппетитом кушать)

Домой приползла уставшая и дико довольная. Дом, это место, где припаркован сегодня твой мотоцикл) Приволокла с собой килограмма два замечательнейших шлифованных и отбеленных горами лиственничных коряг. Ничто теперь меня не заставит расстаться с этаким сокровищем)

На закате обязательно как пища, как молитва, сижу на берегу. Не может это надоесть.
Лайка носится скачет кругами по высокой траве, то тут, то там мелькают в прыжке ее остренькие ухи. И брешет, брешет, брешет на что-то. На комаров ли, на тучи?) Быть может просто нравится ей, как детям слушать собственный голос, усиленный и умноженный звонким горным эхом. А может лошадей опять воспитывать пытается, таких, впрочем, оскорбительно к ней равнодушных. Приходят они пить на берег от меня неподалеку и разгоряченная забавными своими скачками малявка, смешно почавкивая лакает ледяную воду, по поджарый живот забравшись в реку.
Проплывает мимо по течению неспешно, с чувством собственного достоинства, групка рыжих уток с белыми головками, переговариваются по своему. А возле самых ног моих по краю воды и суши то бежит, то плывет носатая черно-белая мышка-шарик.
Закатывается за ледники на западе солнце. Подсвеченные им, на севере, грохочут тучи, поливают дождем лесистые склоны. Темнеет, свежеет, пахнет дымом и чем-то очень вкусным.

Пусть будет не только у меня, а и у всех ищущих покоя побольше таких вечеров.