Все имена или сходства с реальными событиями или местами — случайны и лишены смысла.



Мысли о предстоящем путешествии не давали мне покоя уже неделю, тот самый зуд, известный любому туристу-разгильдяю. Весь небольшой скарб упакован «с коленкой» в кофры еще позавчера и ждет отправки.
Вот он День М, М – потому что Первомай. Каждое утро в день отъезда посещает одна и та же мысль: «А может, ну его, лучше поспать». В этот раз я так и сделал – перевернулся на другой бок и вернулся в объятия снов. Через двадцать минут проснулся опять и снова перевернулся на другой бок. Еще и еще, спать было решительно невозможно, страсть к скитаниям распирала тугим вихрем изнутри. Недолгие сборы, и вот я снова в седле. Знакомая дорога до Пятигорска, где должен был завершиться первый этап моего пути.
Открытие мотосезона, старый пионерлагерь, кажется, именно здесь и начинались все «открытия», вот она, сцена, где плясалось в угаре, а вот площадка, где вручались награды. Снуют будущие байкеры на всевозможных моторизированных табуретках. Тут и там стоят парни в одинаковых жилетках — представители многочисленных мотоклубов.
Перестав вертеть головой и думать разнообразное, я направился в столовую, где присоединился к адептам красно-белой чумы из других городов. Сытые и частично довольные, мы отправились осматривать окрестность, переходя мелкими перебежками от одной группы людей к другой. Я было начал высматривать, не притаились ли где космические рептилии, но быстро успокоился: на территорию им было не попасть – за нами следили со спутника.
Чтобы сбить агентов из космоса, я купил футболку и принялся ходить кругами по территории мероприятия. У сцены совершались велосипедные конкурсы, за победу в которых вручали второй велосипед победителю. Очевидно, что главный приз – пузатую бутыль янтарного Хеннесси — уже вручили, и, следуя генеральному плану, мы должны были распить ее где-то под мостом или в кустах. Стоило мне приметить стоящий мост и попытаться под него забраться, как по нему с оглушительным грохотом педалей стали носиться победители и их велосипеды. Я был вынужден ретироваться в кусты, однако площадка напоминала пустыню. Очевидно, пока я отсиживался под мостом, все деревья выкорчевали, а траву вытоптали слоны. Поиски уцелевших кустов привели меня к кальянам, которые были расставлены на помостах вокруг прелестных кустов.



Я и мои не воображаемые друзья решили оккупировать один из них. В воздухе разливался дынный смог, переплетенный расслабленной беседой, вдалеке люди выигрывали очередные велосипеды, начинённые коньяком, и бутылки в форме велосипедных спиц. Мы словно отгородились от внешнего мира за стеной из ароматного тумана. Никто не смел вторгаться в наш дворец из запаха и никотина, кроме здоровенного, но обаятельного детины, что, улыбаясь, отбирал шланг со спокойствием и вдыхал его — жадно, подобно влюбленному юнцу во время первого поцелуя. И, преисполнившись покоя, он пропадал в пелене вешней активности, чтоб дать людям стол и кров. И тогда нас снова навещал покой и мир. И где-то на границе дыма пришло решение покинуть гиганта, что дарует уют, и людей, коих не видно за выигранными велосипедами, и немедленно дернуть в прекрасный город Ставропуполь, что охраняется ветрами и камерами видеофиксации.
Дорога заняла что-то около часа, и вот мы с Ежом ждем другого представителя животного царства в небольшом гск. Говорят, что он появляется намного позже белочки, говорят, что у него родня в Китае; могу точно сказать, он нетороплив и его сопровождает музыка из кинофильма «Розовая Пантера».
Оставив мои боты благоухать в Тигрином гараже, мы распрощались до вечера с Ежом и отправились в его пещеру, нору, гнездо. Не важно как назвать, важно, что логовище уютно, а подле него прекрасный магазин с богатым выбором мороженого.

Описывать застолье — все равно что читать самоучитель по плотской любви, именно поэтому я опущу все подробности, однако упомяну наипрекраснейшие грибы. Это чудесное кушанье заставило вкусовые рецепторы в радостной истерии посылать множество восторженных импульсов к центру
удовольствия в глубине моей черепной коробки, под сводами которой вился ручной нетопырь капитана Бакарди.

Сон пришел только с рассветом, однако к утру я был свеж и готов покорять километры, оставшиеся до поворотной точки моего путешествия. Недолгие сборы — и вновь я в седле, основательно запутанный географическими пояснениями, покидаю Ставрополь.




Прекрасная погода, полное облаков небо и желтеющие поля вызывают волнение в омутах моего ума. Забытые и неврождённые мысли всплывают на поверхность то синюшными покойниками, то прекрасными лилиями. Монотонный шум двигателя и ветра, его постоянное давление и нейтральная температура создают подобие депривационной камеры на открытом воздухе, что и вызывает такое странное поведение моего рассудка. Приятная отрешенность прерывается пчелой, воткнувшейся в незащищенную шею. Что подвигло этот жужжащий аналог китайца лишить себя жизни, причинив мне небольшой укол? Была ли цель у этой самоубийственной атаки, или божественный ветер просто столкнул ее со мной? Затем я подумал о том, что пчелиный укус может стать причиной смерти, и тогда пчела сравняла бы свою короткую жизнь с человеческим веком. Неон этой мысли постепенно тух перед моим внутренним взором — равномерное мелькание полос разметки и давление встречного воздуха делали свое дело. Тело рефлекторно управляло мотоциклом, а сознание вновь погрузилось в реку из суждений и чаяний.
Погружение это было столь глубоко, что дорога запомнилась мне отдельными кадрами — вот я заправляюсь, а вот Дивное. Это название заставил меня вынырнуть из песка несбывшегося и вернуться к окружающей действительности. Дома, газоны, выкрашенные заборы — все вокруг рождает ощущение нереальности, словно я еду сквозь декорацию к фильму о славной сельской жизни. А если нет, то, должно быть, тут живут счастливые и радостные люди с лучистыми глазами и простыми мыслями, честные и открытые. По извилистой дорожке я покидаю дивное Дивное, и еще долго думаю, о том, что же это — очень больше село, или поселок, или всё-таки город, или станица, нет, наверное, все-таки село, только оно может быть Дивным, но такое большое…
Обдумывая особенности именования давно покинутого населенного пункта, я не заметил, как подъехал к Манычу. Сначала я увидел его – длинную, узкую ленту воды, а потом понял, что уже давно вдыхаю его запах, такого я больше не встречал нигде, он одновременно и морской, и озерно-болотный – Маныч активно мельчает. Дорога словно делит его на две части – морскую и озерную.





После пересечения узкой ленты соленой воды становится ясно — вот я в Калмыкии. Дело не в знаках или номерах автомобилей, а в ощущении, которое безошибочно указывает: степь вокруг приобретает особенную бескрайность, прагматичный разум говорит о том, что она ничем не отличается от той, что была полчаса назад, но голос его все тише, иррациональное ощущение раскинувшегося моря поглощает мое я полностью. Я кажусь себе кораблем, парусником, двигающимся сразу в воздушном и степном океанах, оставаясь на серой полосе асфальта.
Я несусь на границе дождя, это неописуемое ощущение, словно крылья развеваются за спиной, будто сильная рука толкает в спину, безмолвно призывая добавить скорости, запахи обостряются, смешиваясь с грозовым, нестерпимо громко стрекочет кузнечик где-то в зарослях вереска, и все это сливается в многоцветную полосу, оставляя только запах, заставляющий вспыхнуть краски реальности нестерпимо ярко, дурманящий, расслабляющий и очерчивающий все вокруг контрастными цветами.
Но вот атмосферный фронт свернул в сторону, и наваждение ослабло, сердце перестало стуча огромным тамтамом в ушах, а сверчок куда-то спрятался.

И очень вовремя, я едва не проскочил табличку с надписью «Калмыцкая ветроэлектростанция».
Сразу после поворота под знак стали видны титаничесике колоссы ветрогенераторов. Над равниной возвышалось три столба, два из которых были лишены лопастей.



Когда я подъехал ближе, стало понятно, что вместе с лопастями они лишились ухода и ржавели теперь, позабытые
и оставленные потомками смелых конструкторов,
затеявших обуздать энергию степных суховеев.






В небольшом отдалении стояла, выкрашенная в морских мотивах, единственная функционирующая установка. Было слышно, как киловатты электричества, шедшего от нее, потрескивали в трансформаторной будке.


После непродолжительного наслаждения атмосферой планеты Плюк возле медленно разрушающегося памятника советской ветроэнергетике я направился дальше, к Элисте.



Скоро обосновавшись в привычной гостинице, я решил направиться в Ики-Бурул, однако сухонькая калмычка, бывшая администратором, не знала где это, и мне пришлось положиться на навигатор. Замечательное электронное устройство сначала вело меня плохими асфальтовыми дорогами, которые вскорости сменились ухабистыми песчанками на окраине калмыцкой столицы. После непродолжительной истерики от спутникового Сусанина я выбрался на объездную Элисты. Успокоившись, чудо навигации сообщило мне, что я на верном маршруте, и я его радостно отключил.
Путь к Ступе Просветления идет мимо Сяксюн-Сюме, куда нельзя было не заехать.



В первые свои визиты я страшился знака, запрещающего въезд на парковку, но сейчас я его не увидел. Запарковавшись рядом с экскурсионными автобусами, я направился к Хурулу.




В этот день на экскурсию приехало три экскурсионных автобуса из Астрахани. Вокруг вились стайки детей и ходили их родители. Юные особы принимали загадочные, но, несомненно, фотогеничные позы перед внушительными фотообъективами. Я начал обход храма и едва не столкнулся с двумя пожилыми туристами. Они шли в обратную сторону, несмотря на многочисленные объявления с просьбами следовать часовой стрелке при обходе храма и вращении барабана. Внутри меня вспыхнул гневный огонь, должно быть, именно он пылает в тех самых бабушках, которые со злым лицом говорят «не так крестишься, не там молишься, не та одежда». Я уже было хотел сказать им о том, что они делают не так, но чудом не поддался дурному порыву. В мой разум, словно теплый поток, влилась идея о том, что, осудив их, я сделаю много хуже, чем промолчав, и о том, что даже если они и нарушают какие-то нормы, то делают это без дурного намерения.





Обойдя храм и подивившись на туристов, идущих мне на встречу, я остановился у выхода внутрь. Наружная роспись продолжалась и внутри, в главном зале кто-то невидный читал мантру.




Чтобы зайти в храм, необходимо снять обувь, но, испугавшись, что запах моих мотобот может оскорбить священное место, я, избавленный от гневности, направился к мотоциклу.





Ики-Бурул – это совсем небольшое село, улицы занесенные песком, вещи на бельевых веревках, яркое солнце и сухой порывистый ветер.




Снова доверившийся спутниковой навигации, я оказался в узком проезде, перегороженном решетчатым забором. Ни ступы, ни Ики-Бурульского Хурула не было видно. Насилу выбравшись из капкана, я попробовал поехать по наитию и через непродолжительное время выбрался к пункту назначения.
Безлюдность, поразительная безлюдность – рядом со ступой паслось стадо овец и несколько коров.



Пока я обходил ее и фотографировал, не встретил ни одного человека, так, словно я был один в этом мире белого камня и ковыля.





Хурул тут совсем небольшой, деревянный, словно сказочный терем, без богатой росписи и толп туристов. И все так же – ни единого звука, который мог бы издать человек.




Побродив час в этом странном месте, я отправился назад, чувствуя, как ветер тут же заметает следы покрышек, словно и не было тут меня.



Вернувшись в Элисту, я решил первым делом совершить прием пищи с непременными борцгами, а затем прогуляться по центру.



Очень диковинно выглядят щиты, на которых под стеклом повешены местные газеты. Говорят, раньше такие были и у нас, однако я такого чуда альтруизма не застал. Наблюдая распятые под стеклом печатные издания, я представлял себе, как перед работой читают их местные служащие и клерки, однако мое воображение, разбуженное традиционной калмыцкой кухней, дорисовывало к людям в серых пиджаках конных воинов с копьями и монгольскими луками за
спинами, как они хмурятся, читая новости из
отдаленных районов, а их лошади фыркают и переступают.





Элиста все так же наполнена монументами скрытого смысла и назначения, возможно, установленными тут для развития воображения тех самых клерков, что читают утренние газеты под стеклом.

Следующий день полностью был отдан для посещения Золотой Обители Будды Шакьямуни.






После урока Сяксюн-Сюме я не испытывал гнева, наблюдая людей, фотографирующих внутри или совершающих что-то иное, противоречащее традиции.




Вращая молельные барабаны, я погрузился глубоко в собственное молчание.





Гуляя по закатной Элисте и созерцая пагоду семи дней, я мысленного готовился к завтрашней дороге домой.